– З‑звали?

– Погуляй, Айкен, – ласково сказал шкипер и сунул ему целковый, – погуляй.

Обрадованный неожиданной добротой, матрос тут же устремился в город, на поиски ближайшего трактира.

– Занимаешь его место, – распорядился Фокс, – и ждёшь отплытия.

– Да, сэр, – пробасил Фёдор, ступая на трап.

На палубе его ждал Бака. Боцман щеголял в просторной тужурке и коротких, широких штанах. Волосатые ноги его были обуты в самодельные туфли, плетённые из кожаных ремешков, – очень удобные в штормящем море, когда волны, бывает, и палубу окатывают. Такая обувка не скользит.

– Пошли, – буркнул Мануэль, теребя сразу оба символа боцманской власти – посеребренную дудку, свешивавшуюся с немытой шеи на цепочке, и плётку‑линёк с железками‑утяжелениями для пущей убойности.

– Пошли, – согласился Чуга.

Боцман отвёл новичка в сырой, вонючий кубрик и молча удалился, многозначительно вертя линьком.

В кубрике было грязно и душно, на нижней койке сидели два матроса и резались в карты. Ещё двое дремали на верхних местах. Лежбище для пятого обнаружилось возле пыльного иллюминатора – продавленная плетёная койка, которую по утрам полагалось сворачивать и подвешивать к переборке. Конечно, не кровать с балдахином, но на «Гридне» Фёдор и вовсе в гамаке‑«авоське» спал.

Грязь и вонь отозвались в Чуге воспоминанием об Олёне. Для неё чистота и порядок были символами веры, она постоянно мыла, чистила, скребла, стирала, тёрла, подметала…

Не здороваясь, Фёдор с трудом раздраил иллюминатор.

– Ты чего делаешь? – раздражённо повернулись картёжники.

– Проветриваю помещение, – коротко ответствовал помор и осмотрелся. – Развели срач…

– Ты кто такой, а? – С верхней полки спрыгнул мускулистый детина с волосами, выгоревшими добела. – Или жить устал?

Детина лениво почесал мощную шею, и в руке его возник, будто из воздуха, длинный и тонкий кинжал – «арканзасская зубочистка».

Такие, случается, носят в потайных ножнах на спине, подвешивая шнурком к шее.

– Как звать? – спросил Чуга хладнокровно.

– Коттон Тэй, – осклабился детина, поигрывая кинжалом.

– А я – Фёдор. По‑вашему если – Теодор. Так вот, Котт, или как там тебя… Сейчас ты спрятать… спрячешь свою ковырялку – и бегом за шваброй.

– А если не сбегаю? – промурлыкал Коттон.

Помор не стал тратить слова на объяснения – молниеносным движением перехватив руку с кинжалом, он заломил её, отбирая «зубочистку», и так крутанул Тэя, что того пронесло по всему кубрику и крепко приложило к трапу.

Не глядя на распластанного детину, Чуга показал пальцем на другого «отдыхающего», с интересом следившего за развитием событий с верхней койки.

– Ведро принести с водой, – велел помор. – Ополоснуть не забудь. Вам тоже зря не сидеть, – перевёл он взгляд на картежников. – Искать тряпки.

Матрос, занимавший место наверху, задумчиво почесал широкую грудину, размалёванную русалками, достал из‑под матраца свинчатку и мягко спрыгнул на заплёванный пол. Оба картежника одинаково ощерились, вооружаясь кастетами.

…В следующую секунду шкипер со своим помощником наблюдали забавную сцену – сначала четверо матросов, с придушенными воплями, были по очереди вышвырнуты на палубу, а потом по ступенькам поднялся Чуга – могучий, равнодушный, холодный – и спокойно повторил приказ:

– Швабра. Ведро. Тряпки.

Капитан тихонько захихикал, качая головой, и сказал в сторону Мануэля, словно размышляя:

– Может, мне и боцмана послать следом за Айкеном? Этого русского хватит, чтобы заменить обоих!

Сайлас Монаган кисло улыбнулся, а боцман сжал рукою свою дудку, словно опасаясь, что её вот‑вот отнимут. Костяшки его пальцев побелели.