– Конечно, давай я вызову такси!

–Не нужно, я сама, – прошептала Энни и, робко подняв глаза на Ларсена, выскочила из кабинета.

– Позвони, как доберешься до дома…– крикнул в след обеспокоенный Дарси, но не был уверен, что она его услышала.

Она бежала к автобусной остановке, стискивая рукой лацканы своего плаща, туго стягивая их у основания шеи, так чтобы ни один миллиметр её чудесного весеннего платья никто не увидел. Ей казалось, что быть увиденной в этом платье хуже, чем быть совсем голой.

Придя домой, Энни механически, словно будучи в оцепенении, переоделась во фланелевую пижаму, оставив платье валяться на полу в прихожей. Она забралась с ногами в глубокое кресло в гостиной и укуталась пледом, старательно укрывая им даже плечи по самую шею. Так она просидела больше часа, пока её не испугал показавшийся особенно громким и резким звонок телефона.

Ей пришлось выбраться из своего уютного убежища, оставив плед в кресле, и выйти в прихожую, чтобы ответить на звонок.

–Алло.

–Энни, это Дарси. Ты дома, как ты?

– Я отдыхаю, все нормально. Завтра все будет, как прежде, – голос Энни показался ей самой чужим, ледяным. Она повесила трубку, не дожидаясь ответа Дарси, хотя и слышала, как он начал что-то торопливо и обеспокоенно говорить ей.

Повесив трубку, она собралась пойти на кухню, чтобы выпить чаю, или даже съесть чего-нибудь. Но тут её взгляд упал на платье, которое лежало на её пути.

Не выдерживая больше скопившегося в ней за прошедшие сутки напряжения, Энни сдалась. Сначала её грудь сотрясали глухие, почти беззвучные истерические рыдания. Даже слез не было, на мгновение ей стало страшно от того, что с ней происходит. Ведь такого раньше не было. Но эмоции взяли верх над разумом.

В какой-то момент она резко остановилась в своем горе, схватила ножницы из ящика на кухне, с которыми, вернувшись в прихожую, старалась причинить своему новому наряду столько же боли, сколько испытала сама. Она безжалостно, хаотично кромсала его на неравные части, множество мелких частей, таких же, на которые было разбито её сердце.

На следующий день все действительно было как бы, как и прежде. Но Энни не сумела до конца скрыть от Ларсена перемену, произошедшую с ней. А от наблюдательной Энни сложно было скрыть перемену, произошедшую в Лизи. Казалось, они поменялись местами. Лизи стала вставать раньше обычного, тщательно приводила себя в порядок, прихорашивалась и наряжалась, насколько могла позволить себе пациентка больницы. А Энни спрятала все свои чувства и переживания под белые сестринские халат и шапочку, почти не общалась с Дарси на отвлеченные от работы темы, а если он что-то спрашивал, старалась поскорее уйти.

***

Вот уже несколько недель Лизи не понимала саму себя. Она даже начала вести второй дневник – первый она вела по просьбе доктора Ларсена, а во втором писала то, что

Ларсен не должен был знать, по крайней мере, пока. Пока она не поймет себя, и его тоже.

С их первой встречи, с их первой весны прошло полтора месяца, он проводил с ней практически все свое рабочее время и частенько даже задерживался, они работали как партнеры, казалось, он так искренне интересуется ею и, конечно, тут не только врачебный и научный интерес. Лизи видела, как он улыбается ей, как нежно смотрит. Она наслаждалась теми новыми ощущениями, которые он ей дарил своим присутствием, звуком своего голоса. Голоса такого разного, сегодня серьезного, завтра чуть хриплого от простуды, а вчера полный такого искристого веселья, что ей казалось, что, задавая свои вопросы, он над ней подшучивает. Лизи становилось смешно порой от собственных мыслей о том, насколько проще до терапии была её жизнь в больнице. Уколы, таблетки и одеться потеплее, потому что без движения она все время мерзла – вот чем была ее жизнь. Теперь же так хотелось выглядеть хорошо, нет, не хорошо, а привлекательно, чтобы он смотрел на нее не как на больную, а как на девушку. В больнице, когда второй год пошел без покупки косметики и новых вещей, быть привлекательной оказалось для Элизабет очень сложной задачей. Родители были далеко, привозить подарки, обновки было некому. Зато возобновилось их общение по телефону, и встревоженный, не верящий в чудесное выздоровление дочери голос матери потихоньку стал прежним, спокойным и заботливым. Через пару дней они увидятся. Лизи стала задавать себе вопрос, который раньше для нее вообще не стоял – что будет после больницы? Хочет ли она вернуться домой? Мать постоянно твердила, что ждет её дома, что в её комнате ничего не меняли. А Лизи, такая новая, такая другая не хотела и не могла вернуться назад, в прежнюю жизнь.