А в Туле в это время Афанасий нервно вышагивал по церкви и вспоминал разговор, что неделю назад у него состоялся…

– Шуметь пришёл? – мрачно спросил воевода, когда к нему наведался Афанасий.

– Да чего уже шуметь-то… – махнул рукой священник. – Шумом дело не поправишь. Сам разуметь должен – краска эта должна попасть богомазам. А ты…

– Я дал Агафону десяток в сопровождение и грамотку отписал о том, что торгует он трофеем законным, а не воровским образом добытым. За что он обещался передать на нужды крепости полсотни рублей. Зима близко. Разорение же страшное. Чую я – прокорм закупать нужно, чтобы зиму с весной продержаться. Многие поместные дворяне оказались с пустыми поместьями. Коли не поддержать – разбегутся.

– Да куда они пойдут?

– Куда? Да хотя бы в послужильцы кому из бояр, заключив ряд. Уже слухи такие ходят. А город чем оборонять, коли татары вновь сунутся?

– Государь наш не оставит Тулу в беде.

– Дай Бог ему здоровья! – вполне искренне перекрестился воевода. – Не оставит. Но когда помощь от него поспеет? Чай, не у нас одних беда. Да и казанские татары шалят. Слухи ходят, что он по зиме в поход может пойти на них.

Помолчали.

Афанасий видел вопрос иначе. Но то, что говорил воевода, было дельно, и возразить он не смел. Никто бы не понял. Ни его начальство, ни жители города.

– Эх… пришёл бы Андрейка ко мне сразу, а не к этому мироеду…

– И что бы было? – грустно улыбнулся воевода. – Ты бы дал ему не осьмнадцать рублёв, а двадцать? Ну двадцать пять. А потом переслал в Москву митрополиту сию краску дивную?

– Двадцать пять всяко лучше, чем восемнадцать.

– Для Андрейки – да. А для города?

– Ежели краска эта пропадёт, то…

– Ничего и станется. Как пришла, так и ушла. Краска добрая. Видел я её. Но её мало. На икону одну. Да и то – едва-едва. Зато ныне пользу она городу великую принесёт. И очень своевременную.

– А ежели Андрейка ещё что принесёт такое?

– А ты думаешь, ещё принесёт?

– Отрок сей себе на уме. И раз отец его такое сокровище от всех утаил и приберёг на черный день, то и Прохор, оказывается, был не дурак. Балагурил и чудил на людях, а сам…

– Да… удивил Прохор. Удивил. Никогда бы не подумал, что он о завтрашнем дне думает. С виду – дурень дурнем. И Андрейка удивил.

– И он ещё удивит. Он ведь ко мне сам пришёл. Страшится Агафона.

– Страшится?

– Что тот, как всё уляжется, к нему в гости наведается. Да под пытками попытается выведать иные ухоронки.

– А они есть?

– Есть ли они или нет, ни мы, ни Агафон не ведаем. Судьбу Андрейки же это не изменит. После пыток тот его замучает и закопает где под кустом, чтобы не донёс.

– Понимаю, – кивнул воевода задумчиво.

– Теперь же, когда и ты, и я ведаем о том его страхе, гибель отрока ляжет тенью на Агафона, даже если тот сдержит свою алчность. Не так ли?

– Думаешь, у него краска ещё есть?

– Я не ведаю того. И никто не ведает. Но отрок сей весьма самостоятелен и умён не по годам. Пока отец его жив был – притворялся. Как и батя его. И они, мню, и дальше притворством жили бы, если бы не случилось горе, и Андрейке не пришлось бы спасать своё положение.

– Ты хочешь, чтобы я поговорил с ним?

– Я не знаю… – покачал головой Афанасий. – Я боюсь его спугнуть. Он ведь может краску, ежели она у него ещё имеется, взять и бежать. Даже если за ним придут – не так-то просто будет его поймать в лесу. А отрок сей, без всякого сомнения, готовится. И как недруги отойдут, извлечёт ухоронки да в бега.

– Далеко ли он убежит?

– Да к деду своему и убежит.

– Степан… – поморщился воевода, вспоминая колючего и жёсткого мужчину.

– Оттого и не ведаю я, как лучше поступить. Ежели он испугается, то… – развёл руками Афанасий.