Оба полярника были уверены, что на складе должна храниться небольшая зернодробилка, которая бы им очень пригодилась. Не обнаружив ее, полярные странники не проявили больше интереса к содержимому пакгауза и вновь старательно закрыли его. Уже отойдя от «Нимрод-склада», Скотт с романтической грустью оглянулся на него. Любое строение в этой ледовой пустыни, пусть даже такое условное, как это, представало перед полярным странником символом цивилизации, некоей меткой бытия, признаком того, что кто-то здесь уже побывал, чья-то нога уже ступала…

– Вы правы, господин полковник флота, – попытался прочитать его мысли лейтенант Мирз, – в драматической ситуации этот склад с тюками сена вполне мог бы сойти за пристанище для полярников и даже спасти их от ураганного ветра, мороза и метели.

– Надо бы оставлять как можно больше таких «меток бытия», которые становились бы не только памятниками той или иной экспедиции, но и придавали последующим исследователям уверенности.

Мирзу показалось, что идти по приморской низине будет легче, но когда они спустились с Ледового Языка на паковый лед, то вскоре оказались перед огромной трещиной, по обе стороны от которой грелись на солнышке десятки тюленей.

– А вот и наши охотничьи угодья, – азартно воскликнул лейтенант, нервно нащупывая у себя в кармане пистолет, – в которых легко можно запастись на зиму тонной-другой мяса.

– Возможно, со временем мы действительно приедем сюда для антарктического сафари, поскольку мясо и жир этих животных нам так или иначе понадобятся, – охладил его пыл капитан, – однако сегодня отвлекаться не будем.

На всякий случай все офицеры экспедиции были вооружены пистолетами. Но, глядя на азартный блеск, вспыхнувший в глазах Мирза, капитан подумал, что следует установить жесткое правило: ни одного выстрела, ни одной гибели животного, если это не продиктовано жесткими условиями выживания группы, ее крайней нуждой.

– Мне рассказывали, что во время путешествия на «Дискавери» у вас из-за тюленей возник конфликт с вашим вторым помощником и штурманом экспедиции Альбертом Эрмитеджем. Он даже заявил журналистам, что «Скотт чувствует сентиментальное отвращение к забою тюленей в количествах, необходимых нам на зиму».

– Я действительно чувствую сентиментальное отвращение к бессмысленному истреблению этих беззащитных животных, – отрубил Скотт. – Однако с лейтенантом Эрмитеджем у нас возникали конфликты и по более серьезным поводам.

По пути им встретились еще две трещины, вокруг которых тоже безмятежно возлежали небольшие стада этих морских ленивцев, однако полярники уже не отвлекались на их созерцание, да к тому же досадовали на потерю времени, потраченного на обход каждого из провалов.

Когда на возвышенности Хат-Пойнта им наконец открылась «аварийная хижина», капитан почувствовал, как в груди его шевельнулось чувство, похожее на встречу с родным домом. Да, эта хижина оставалась частью его жизни, его памяти, его судьбы. Сидя на импровизированном крылечке у входа в это строение, Скотт мог бы часами вспоминать те дни, когда команда «Дискавери» возводила его, готовясь к зимовке; рассказывать о тех вечерах, которые были проведены у печного огня этой обители.

Именно эту хижину, те ситуации, которые были связаны с ней, капитан и описывал в своей книге «Путешествие на „Дискавери“». Упоминал и построенный рядом с ней небольшой сарайчик, почти конуру, который тем не менее напыщенно именовался «лабораторией», ибо использовался полярниками для магнитных наблюдений.

Впрочем, «хижиной» её можно было называть лишь условно, потому что на самом деле это был настоящий дом, с двумя окнами и дверью, выходящими на океан, и двумя полузакрытыми галерейными пристройками, которые использовались в виде складов. И стоял этот дом на возвышенности, на которой летом не оставалось ни снега, ни льда и которая под лучами яркого солнца представала в образе эдакого полярного пляжа.