На следующий день, передав в метро очередную корректуру редактору издательства, он не стал возвращаться домой, а позвонил своей тайной подруге и поехал к ней. Они давно не были близки, и прелесть женского здорового, тренированного фитнесом тела, охочего до ласк и любви, ошеломила его, как ошеломляет всякий прекрасный жизнеутверждающий акт. Он вернулся домой только под вечер, но дочь, поглощенная новыми заботами, ни о чем его не спросила, вроде даже не заметив его отсутствия.

Алексей был готов к тому, что погодя в нем проснется чувство вины за это очередное – при недопустимых обстоятельствах – предательство, но ничего похожего на раскаяние он не испытал. Скорее наоборот – утвердился в том, что жизнь продолжается и в светлой своей части она по-прежнему прекрасна. Он даже попытался оправдаться перед собой за это маленькое исключение из общепринятых нравственно-моральных норм, сказав себе, что таким вот образом получил дополнительные душевные и физические силы для того, чтобы продолжать борьбу за жизнь жены.

Как она умерла, Алексей не видел – был в аптеке. А когда вернулся с двумя полиэтиленовыми сумками, полными подгузников, одноразовых простыней, салфеток и прокладок, а также бутылочек с хлоргексидином, которым он обрабатывал пролежни на теле жены, дочь молча бросилась ему на шею.

– Что? – прошептал он. – Все?

Вместо ответа дочь только сильнее прижалась к нему. Ее трясло. Затем она выпрямилась, пошла в ванную и включила воду. Алексей опустил на пол никому теперь не нужные сумки, снял пальто, сменил туфли на домашние тапочки, причесался, при этом несколько раз пытливо глянув на себя в зеркало, словно ему предстояла важная аудиенция, и на цыпочках вошел в комнату, где лежала его умершая жена. Она была почти такой же, как в последние дни, только безучастное отсутствие, как бы блуждание по неведомой для живых вселенной, сменилось в ней теперь какой-то печалью и даже укоризной, запекшейся между красивых соболиных бровей. И глядя на нее, Алексей вдруг зарыдал в голос, по-детски, не стыдясь своих слез и не пытаясь остановить их, словно это был плач сердца, пытающегося осмыслить все то, что копилось в нем целых двадцать семь лет совместной жизни – плохое и хорошее, низкое и высокое, стыдное и достойное…

На его рыдания из ванной выбежала дочь и ничего не сказала, просто, стоя над ним, сидевшим на краю кровати, прижала его голову к своему телу, будто он был ее ребенком.

Врач «Скорой помощи» зарегистрировал факт остановки сердца с указанием часа и минут, названных дочерью. В тот же вечер сам позвонивший Темных сказал, что больная умерла позднее, во всяком случае, ее душа еще сорок минут не покидала тело – ждала, пока вернется Алексей.

– Простите, – сказал Темных. – Я делал все, что мог. На сей раз не получилось…

– Спасибо, что поддерживали нас все эти месяцы, – сказал Алексей.

На следующее утро, он, пересилив себя, сам позвонил Темных:

– Что же все-таки произошло? Почему? Ведь вы говорили, то есть вам обещали, что она будет жить…

– Да, она должна была выжить, – не сразу ответил Темных, – но изменился план. Кто-то из связанных с нею людей его нарушил. Это сказалось на ней самым негативным образом.

Кто был тем человеком, Алексей, конечно, понял, хотя бы по тому, как жаром обдало его лицо. Неужели тот его визит к подруге подорвал весь ход лечения? Чушь, ерунда! Его жена и так умирала – это было очевидно.

Это был их последний разговор, и услышанное то поднималось в Алексее чувством вины, то надолго угасало.

Упоминание об экстрасенсе Г. Т. Темных Алексей потом не раз встречал в Интернете – одни называли его шарлатаном, другие магом. Еще несколько раз в жизни у Алексея были моменты, когда он хотел позвонить Темных, но не позвонил.