Помню, как Раиса ходила беременная и собиралась родить своего единственного сына. Мне было тогда 6 лет. У тёте Раи всё время было недомогание, мучили головокружения, но тем не менее она благополучно родила своего Юрика 3 апреля. Пролежав в больнице положенное время, она выписалась, а скоро подошло время ехать в деревню.

Раиса с Юриком были у нас, готовились к отъезду, и тётя Рая попросила своего мужа принести ей из дома ещё одну пару туфель. Он ушёл, а когда вернулся – принёс с собой целую сетку-авоську. Раиса лежала у нас на диване, чувствовала себя неважно, но когда она стала разбирать принесённую мужем сетку, то вдруг снова упала на диван, но теперь уже от хохота: в сетке не оказалось ни одной пары туфель – все почему-то были по одному от разных пар.

Мой двоюродный брат Юра младше меня на 6 лет, а двоюродная сестра Таня Шмачкова – на 5 лет. Дядя Лёша – мамин родной брат; его жену, тётю Люсю, я тоже помню беременной, когда она стояла на крыльце бабушкиного дома в яркий солнечный день. Откуда, интересно, в свои 5 лет я знала, что если у тёти Люси такой большой живот, то у неё будет ребёнок?

Когда мы приехали с маленьким, наверно, трёхмесячным, Юриком в деревню, тётя Рая всё боялась, как бы его не сглазили. Поэтому, когда кто-нибудь приходил посмотреть на ребёнка, я старательно прикусывала во рту язык от сглаза, как меня научили взрослые.

Дядя Тарас приезжал в деревню нечасто. По профессии он строитель, а летом на вечной мерзлоте в Полярном самое строительство. И досужие деревенские кумушки ввиду отсутствия Тараса уже стали сомневаться в его реальном существовании. И меня, ребёнка, избрали для выяснения истины. Нет-нет да кто-нибудь спросит у меня: «А дядя Тарас с тётей Раей живёт?» Я, конечно, отвечала утвердительно, как оно и было на самом деле, но с детства остался у меня неприятный осадок от любопытства такого рода. Ещё помню, как любили меня спрашивать, какую бабушку я больше люблю – мамину или папину. Я отвечала, что и ту, и другую. Хотя на самом деле любила я бабушку Олю. Но тут уж мама моя во избежание сплетен научила меня этому ответу.

Да и вообще от людей в деревне, наверно, благодаря взрослым разговорам и рассуждениям бабушки Оли, осталось впечатление как от каких-то судей, которые разглядывают тебя и твою родню под микроскопом и выискивают недостатки и промахи, чтобы тут же подвергнуть жесточайшему осуждению. Воспоминаний о дружбе, взаимовыручке деревенских соседей в жизни обычной (не в экстремальных условиях) не осталось. Так ли было на самом деле? Или это мнение бабушки Оли? Но до зрелого возраста впечатление, что в деревне каждый под пристальным наблюдением, сохранилось.

Мы с Ленкой любили ходить и в поле. Поле находится за деревней к западу, а лес на востоке. Что росло в этом поле? Во всякое лето – разное. То это был горох, то пшеница, то картошка. Если горох, то его можно было сорвать и съесть, если пшеница, то её украшали синие головки васильков, которые мы собирали, если картошка, то это была просто картошка.

В поле в нескольких местах были оставлены деревья, небольшой кустарник и небольшие овражки, пересечённая местность. Деревья – три старые ветлы – были прекрасным местом для игр. Кустарник был оставлен, наверное, потому что рос в небольшом овраге – эту неровность почвы обходили трактора. Там росла полевая гвоздика, щавель, а щавель, переросший в столбик, называли стреличками и ели. Ели просто так или с солью, что казалось ещё вкуснее.

Жарко, солнце, высоко в небе заливается жаворонок. Мы сидим в овраге, жуём стрелички. Ленка, я и Таня Шитова. Она к нам присоединялась нечасто, так как помогала дома по хозяйству: ходила за травой для свиней, собирала в лесу землянику или грибы. А если сидела дома, то занималась вышивкой. Получалось у неё очень красиво и быстро. Приохотила она к вышивке и нас с Ленкой, но мы порой ленились, поэтому не достигли в искусстве вышивания Таниного совершенства.