Только тогда, когда это испытание прошёл последний человек, нас вновь пригласили в Ленинскую комнату, назвали всех, кого приняли безоговорочно, и тех, кому были сделаны соответствующие рекомендации. Их было желательно выполнить до поездки в Североморск. Напряжение моё спало, и я уже могла разглядеть убранство Ленинской комнаты, которое заключалось в стоящих знамёнах, в различных стендах и плакатах патриотического содержания.

Через две недели нас везут в Североморск, но здесь процедура вступления гораздо короче и суше. Ну это и понятно, здесь принимают уже не классами, а школами, и нет времени на лишние разговоры.

И вот я комсомолка! Вместо красного галстука на моём чёрном переднике слева комсомольский значок: маленькое красное знамя с профилем Ленина на нём. Чувствую себя повзрослевшей, а когда нам вручают маленькие красные комсомольские билеты, то и причастной к общему большому делу. Но пока дело оказывается довольно маленьким, если говорить о членских взносах. Для школьников – это 2 коп. в месяц, но когда мы платим, то на каждой строчке нашего билета нам ставят штамп ВЛКСМ.

Большинство ребят нашего класса – комсомольцы, те, кто ещё не стал ими, – это люди второго сорта. И их жизненная цель, разумеется, тоже стать комсомольцем. Так мы думали тогда и не сомневались в своей правоте.

Наступила последняя четвертая четверть, и в апреле наш седьмой «в» взбунтовался против своей Нелли Гавриловны. События катились, как снежный ком. Какие-то мелочи, неудовольствие друг другом привело к тому, что мы объявили своему классному руководителю бойкот.

Юность жестока и беспощадна, увы. Нелли Гавриловна слегла. Мы поостыли. Первыми проявили жалость и сострадание девчонки. Навестили учительницу и повинились в том, в чём были не правы. Вроде бы восстановился внешний мир. Мы тихо закончили седьмой класс, и больше классным руководителем Нелли Гавриловна у нас не была, а вскоре, как мне кажется, совсем ушла из школы.

К восьмому классу Ира уехала из Полярного, её папу перевели в Ригу. Мы писали друг другу письма.

Но без подруг невозможно, и теперь моей подругой стала Света Зажирей. Конечно, я знала её и раньше, но издалека. Когда-то на новогоднем карнавале в Доме офицеров я увидела её в маскарадном костюме герцога Бекингема (Света очень высокая девочка), а её подружка изображала Анну Австрийскую. К своему стыду, я тогда ещё не читала бессмертный роман Дюма.

Света Зажирей жила в так называемом сталинском доме. Квартиры здесь были двухкомнатные, но комнаты больше, а потолки выше, чем в позже построенных хрущёвских домах. Комнаты располагались одна за другой, затем кухня, а параллельный им неширокий коридор упирался в двери ванной комнаты и туалета. Вполне стандартная и знакомая многим планировка.

Когда я уехала из Полярного, мои родители переехали в такую же квартиру, в сталинский дом. Я в ней не жила, бывала лишь на каникулах, поэтому квартира эта для меня осталась чужой.

Шла вторая четверть учебного года в восьмом классе, когда у нас появился новенький по имени Олег. В отличие от шумного, хулиганистого Тушканова Олега – его тёзка был тихим интеллигентным мальчиком в очках. Да к тому же отличником. Мы с девчонками никак не могли расслышать его фамилию, когда его вызывали к доске, пока на оставленной им тетрадке не прочитали: Хлопунов.

Хлопунов Олег жил в доме Светы Зажирей, только в другом подъезде. И, разумеется, я влюбилась теперь уже в этого Олега. Самое интересное, что мне казалось, что я ему тоже нравлюсь, поэтому я вела себя самым глупым образом.