Рядом со школой поссовет и почта. Сургучный запах, очередь, весы, ящики посылок. Родственники шлют курагу и виноград. Бабушка – письма. За почтой футбольное поле. По воскресеньям на столб вешают экран. Смотрим кино, сидя на траве. Здесь собачники застрелили Уголька, прямо на наших с матушкой глазах, несмотря на все мольбы и уверения, что это наша, а не бездомная собака.

На рынок мы не ходим, слишком дорого. И какая-то странная там обстановка – страшные нищие инвалиды, горластые зазывалы, наперсточники. Тесная, крикливая толпа. Неуютно.

Июль, жара. Во дворе чугунная ванна с теплой водой. Мы с Леночкой обливаемся из кружек, заодно достается Угольку. Пес прячется под дом, в прохладную тьму. А мы лезем на чердак. Крыша раскалена, пот и пыль. Мы сбрасываем одежду и ложимся в раскладушку, переплетая руки и ноги. Есть такая игра – касаться тела друг друга – тут и там. Это так… так… Леночкины руки прохладны.

Ее толстая мамаша нависает над нашей раскладушкой – потрудилась же подняться! Голосит без остановки: ужас, ужас, ужас! Что ужас, остается неизвестным. Нас никто не ругает, но Леночка потом долго не приходит.

Военный хлам на чердаке. Пулеметные диски, я уже говорил. Немецкие фляжки, обшитые сукном. Танковое радио. Поломанный бинокль. Снарядные гильзы. Вообще, по всему участку полно такого добра… война. В 1941-м на короткое время немцы вышли к Каналу, стояли на том берегу. Говорят даже, что несколько лихих байкеров прокатились по асфальту Ленинградки чуть ли не до Тверской, чуть ли не до Кремля. Их никто не задержал, не обстрелял – наши окапывались, готовили рубежи. На Левобережной остались ямы от врытых над обрывом танков. В лесу – воронки, окопы, железо. Немцев быстро отжали, но налеты продолжались. По всему поселку стояли зенитки. Моссельмаш долго звали «Второй пост» – от кольца ПВО. Раз на рыночную площадь поставили почти целый Юнкере. Отец, десяти лет тогда, забрался в кабину, нажал гашетку. Очередь прошла над толпой, было весело.

Грачевку во время войны превратили в госпиталь. Хоронили прямо во дворе, в братских могилах. Поставили памятник. На 9 мая приезжали солдаты, устраивали салют – а мы собирали в траве горячие гильзы. Обелиск очень простой – гранитная стела, бронзовая звезда, плита с именами. Одно из первых, и, возможно, лучшее произведение скульптора Бурганова – мы встретимся с ним на Арбате, если доживем.

Бабушка рассказывает: после войны в доме было много трофейного оружия – от пистолетов даже до пулеметов. Все как-то раз унесли соседи, профессиональные воры Сухановы, заодно прихватив дедову библиотеку. Деда едва помню – Беломор, портсигар, кашель. Одеколон, бритва, запонки, галстуки. Водка, графин, хрусталь. Врачи, постель. Войну прошел рядовым – от Москвы до Берлина. Офицер царской армии в Первую империалистическую. Красный командир, орденоносец – в Гражданскую.

Время ускоряется. Вводят совместные школы – для мальчиков и девочек. Вместо гимнастерок, ремней и фуражек мы теперь носим пиджаки и брюки. Вместо перьев разрешают авторучки – прощай, перочистка! Вместо фиолетовых – васильковые чернила, плоские и матовые. Отец приносит откуда-то сломанный КВН. Чинит, приспосабливает большую трубку. Ура, телевизор! Целых две программы – первая и вторая! Хрущев – доклад – культличность, вместо кино. Сам он культличность. Бабушка меня ругает.

Радиоприемник. О! Голоса на разных языках, музыка дальних стран – часами кручу настройку. Особенно нравится зеленый огонек – раскрывает крылья, прячет. Фотоаппарат, «Зоркий-С». Немного поколебавшись, его мне тоже доверяют. Выдержка, диафрагма, фокусировка – это просто! Трудно зарядить пленку. Красный фонарь, проявитель, закрепитель, увеличитель. На чердаке в пыли старый, дедов – без электричества, на солнечном свете.