На следующий день неаполитанский король Мюрат «с необычайной пышностью вступил со своей свитой в Варшаву верхом, сияя раззолоченными мундирами, разноцветными султанами, золотыми и серебряными нашивками». Этот наполеоновский маршал любил блеск, и даже в битвах выделялся экзотическими нарядами, заметными издалека. От смерти Мюрата спасало, пожалуй, только то, что противники желали его непременно захватить в плен, но не убить. «Во всем костюме самым замечательным был султан – трехцветный, развевавшийся всегда в самых опасных местах битвы, – рассказывает Потоцкая. – Поляки, восхищенные подобной храбростью, с радостью заменили бы этот славный султан польской короной».

Несостоявшийся священник, волей случая получивший неаполитанскую корону, Мюрат был очарован аристократизмом польского князя, который оказал ему самый блистательный прием. Так как Мюрат любил все блестящее, то в письме к Наполеону охарактеризовал Юзефа Понятовского с самой положительной стороны.

Тем временем, в Познань прибыл сам Наполеон. Поляки почему‑то не проявили должного энтузиазма при его встрече. Возможно, им изрядно насолили своей наглостью уже прибывшие французские войска, а может быть они были разочарованы тем, что не услышали от первого же француза, что Польша отныне независима.

По словам графини Потоцкой, «было решено послать ему навстречу депутацию, но сделать это было не так‑то легко. Все выдающиеся люди страны оставались в своих поместьях, выжидая исхода события, а находившиеся под властью русского императора держались в стороне. Перед ними был опыт прошлого, и они отлично знали, что маленький неосторожный поступок повлечет за собой конфискацию имущества.

Наконец вышли из затруднительного положения, послав навстречу победителю трех незначительных лиц. Наполеон своим орлиным оком сразу оценил эту депутацию и обратился к ним с банальной речью, в которой не было ничего, что бы могло поддержать надежду, появившуюся с его прибытием.

Принц Мюрат все же дал понять властям, что император вступит в город с некоторой торжественностью, хотя бы для того, чтобы послать блестящую статью в «Монитер». Тотчас же принялись воздвигать триумфальные арки и колонны, готовить иллюминацию и сочинять поэтические надписи, но все эти приготовления оказались напрасными: Наполеону вздумалось обмануть всеобщее ожидание – он прибыл в четыре часа утра на скверной лошаденке, которую ему дали на последней почтовой станции».

Противоречивые намерения будут часто сменять друг друга в голове Наполеона, когда он ступил на землю самых преданных своих воинов (после французов), сражавшихся за него в Италии, Египте, Испании и на Сан‑Доминго. Генерал Жомини описывает исторический момент от лица Бонапарта:

«Новый театр войны открылся передо мною; мне суждено было увидеть эту древнюю страну анархии и свободы; поляки ждали моего прибытия, чтобы присоединиться ко мне. Кто знает историю средних веков, тот поймет, какие необъятные выгоды мог я извлечь из Польши; но, чтобы в одно время сделать из нее оплот против России и уравновесить могущество Австрии, надобно было восстановить ее вполне. Только продолжительной и весьма счастливой войной мог я этого достигнуть: мои министры не соглашались, что наступило для этого благоприятное время; Талейран, дряхлый и устаревший, вздыхал о своих парижских палатах, и вовсе не желал зимней прогулки в Польшу; он был против войны; но Маре соглашался со мною, видя огромные выгоды и возможность успеха. Обещания Домбровского и Зайончека были увлекательны. Торжественное посольство великой Польши под предводительством Дзялыньского утвердило мои намерения, уверив меня в поспешном наборе войск, так называемой посполиты (род восстания, в котором каждый дворянин садится на коня и ведет известное число своих крестьян)».