А слева все грохотало – немцы уничтожали русскую армию. Окопная-то война еще не началась. Шли побеждать! Какие там лопаты…

Глеб Смирнитский забылся коротким сном. Ему, как всем, во время этих коротких привалов хотелось только одного – уснуть. Еще тогда, после первого боя в лесу, он не испытал ни чувства страха, ни упоения от победы, ни жалости или ненависти к противнику. Он восхитился только одним – что он жив! Он с первой минуты этой войны стал выполнять свой долг офицера, делать все так, как его учили много лет в лучших военных школах России. Ему не снились ни убитые солдаты, ни стоны и крики умирающих, ни люди в серой военной форме, в которых он стрелял и которые либо молча умирали, либо с криком падали и корчились в нестерпимых муках предсмертной агонии. У Глеба не было ненависти к врагу – он был военным человеком. Ему было жалко только своих, русских солдат, и не потому, что они погибали, а что они так бездарно погибали, не принеся пользы своей отчизне и своим боевым товарищам. Может быть, в нем просыпалась тысячелетняя кровь его предков-воинов, и он старался воевать умело и без страха, без мысли «убьют – не убьют» – он был слишком молод, чтобы думать об этом. Он не шептал молитв и не просил Бога защитить его; он старался убить врага, враг старался убить его. В нем постепенно, по крупицам, по капельке крови выковывался офицер. Русский офицер…

Странный Глебу снился сон – как в немом кино, что показывали в кинотеатре «Арс» на Архиерейской улице Петербурга. Бой идет: взрывы снарядов, люди почему-то с саблями бросаются друг на друга, кричат безмолвно, колют и рубят, падают, и над полем боя самое современное оружие – аэроплан кружит. А в середине поля большой шатер, какие ставит летом на Московской стороне цирк «Шапито». Глеб входит в шатер – и правда цирк: звери бегают по кругу, размалеванные клоуны плачут, акробаты кольца крутят, сальто вращают, и над всеми, высоко под куполом, на трапеции, девушка, красивая, стройная, с короткой прической каштановых волос и голубыми глазами. Зрители в ладоши хлопают. Глеб им кричит: «Что вы делаете? Уходите скорей, бой идет. Война!» А они как будто не слышат: клоуны продолжают смешить публику, которая от удовольствия смеется и утирает радостные слезы. Девушка на трапеции призывно машет Глебу рукой, трапеция опускается ниже, и она вдруг кричит ему: «Уходите! Вправо!»

Глеб проснулся, как от толчка. Голова болела. Подумал: «К чему бы это? Надо уходить вправо? Пойти и сказать штабс-капитану Хлопову? Засмеет, скажет: сон вещий видел? И все равно надо сказать. Верно – не на учениях. Война».

Смирнитский подошел к отдыхавшему Хлопову.

– Господин штабс-капитан, разрешите обратиться с предложением?

– Я вас слушаю, господин подпоручик. Только быстро, сейчас выходим.

– Надо уходить вправо.

– Почему?

– Не знаю – надо.

– Приснилось, что ли? Так вы, подпоручик, сны-то из головы выбросьте – война. Тухачевский из разведки вернулся – чисто впереди.

– Надо уходить вправо, господин штабс-капитан.

– Вот заладил, подпоручик. Голову напекло?

– Не знаю почему, но надо уходить вправо, господин штабс-капитан.

– Заладил. Оставайтесь здесь, я к Сергею Петровичу.

Хлопов ушел, а к удрученно стоявшему Глебу подошел быстрый Тухачевский.

– Глеб, еще верст десять – и выйдем к своим.

– Ты прав, Михаил, только надо идти правее.

– Брось, я только что со своими орлами впереди на три версты все обшарил – никого. Мы и так крюк большой делаем, немец-то далековато слева остается. Слышно же по канонаде.

– Не знаю, Миша, почему, но надо.

– Там правее болото.

– Вот вдоль болота и пройти.