Так что меня не случайно взяли художником в эту бригаду. Был в нашей бригаде ещё очень талантливый шрифтовик (завидовал ему, ведь я плохо владею шрифтом), а также фотограф, который до этого работал в фотоателье в Таллинне. Получился очень работоспособный коллектив. Работали в выходные и по вечерам. Мы подряжались делать стенные газеты, соцобязательства и всякую наглядную агитацию магазинам, организациям. Делали и для своего факультета, но без оплаты, зато профком выделил нам комнатку и оплачивал товарные чеки на кисти, краску, фотоматериалы и прочее.

Подрабатывали мы очень неплохо. Стипендия на первом курсе была 290 рублей, на втором 300, да родители ещё каждый месяц присылали перевод, но фактически он весь шёл на оплату за квартиру. Я жил не в общежитии, а у родных (у сестры бабушки), но, как говорится, «платил за угол». Поэтому приработок в 200–300 рублей, а порой и больше, позволял почувствовать себя художником и помогал выйти из состояния выживания, купить чего-то из модной одежды, а, главное, жить в мире искусства. Ведь билет на премьеру в опере на приличных местах в партере стоил больше половины стипендии, а ведь меня интересовал ещё и балет, и драма, и сатира. Обычно я ограничивался дешёвой галёркой, но пару раз наслаждался оперой на шикарных местах в партере.

Мои слова о том, что билет на оперу был не по карману студенту, сегодня воспринимается не очень убедительно. Ведь многие, вспоминая советское прошлое, могут сказать, что билет на вечерний сеанс в кино в ценах после 1961 года стоил не дороже 50 копеек, а в клубе можно было посмотреть кино и за 25 копеек. Но то кино, массовое искусство. А опера и концерты были куда дороже. Как тут не вспомнить посещение моих родителей в Тамбове концерта Шостаковича. Отец любил музыку, но народную, даже играл на баяне. Он, помнится, с восторгом рассказывал о том очаровании, которое вызвали у него балеты «Щелкунчик», «Лебединое озеро» и опера «Иван Сусанин», которые удалось посмотреть в Большом, а вот модернизм Шостаковича ему был чужд. Сидят они на концерте, слушают, пытаясь понять заумную музыку, и папа шепчет на ухо маме: «Плакал наш гусь!». Дело в том, что прежде, чем купить билеты, он предупреждал её, что они по цене равны хорошему гусю.

Гусь же был в семье символом праздничного стола и запекался раз в году на папин день рождения. Вероятно, это шло со старых семейных традиций, когда он жил в крестьянской семье в деревне Туляны на реке Лесной Тамбов.

Так, будучи студентом юридического факультета, я, тем не менее, ощущал себя художником. На втором курсе пришло понимание, что надежды на работу международника иллюзорны. К этому времени выяснил, что в международники в конце обучения проходят очень немногие, причём, из двух категорий студентов, рекомендованные спецслужбами и племянники всяких министров, я же не был внештатником «искусствоведов в штатском», да и дяди-министра не имел. Решил срочно перейти в училище имени Мухиной, где не возражали против моего перевода. Обрадовавшись, я легко бросаю учёбу в университете, забираю свои документы и к своему ужасу узнаю, что с улицы в училище меня принять уже не могут, что надо было не торопиться с отчислением.

Мне пришлось возвращаться в свой Тамбов.

Родители, гордившиеся тем, что я учился не где-нибудь, а на том самом факультете, где ранее получал образование Ленин, конечно, были огорчены, и мне от этого было вдвойне обидно за свою бестолково сделанную попытку перейти в художественное училище.

Надо было срочно устраиваться на работу. Строители соглашались взять меня лепщиком, но на должность штукатура, однако, по молодости, амбиции не дали мне этого сделать. Спустя годы, понимаю, то была реальная возможность реализовать свои способности. Тогда отец с помощью своего друга, старого полиграфиста Быкова, помог мне устроиться учеником ручного наборщика в типографию.