Она читала о своем нападении на дом в Раздорах, о своей драке с охраной. Читала показания твари подзаборной, как дети ей жаловались, что мама их бьет и просили, чтоб им разрешили жить с папой и тварью. Дело в суд и правда не передали, но и не закрыли, подвесили. А бывший муж продолжал свое рейдерство: без предупреждения то и дело забирал детей, исключительно чтоб потешиться, глядя, как Куки о забор будет ногти ломать. Митька стал кричать во сне, просыпался в слезах. Женька – старший – шепотом рассказывал матери, что всякий раз, когда они приезжают к папе, Нинель Сергеевна требует звать ее мамой. «Она говорит, что они с папой нас у тебя заберут. Мамочка, скажи, что не заберут…» Корнелия успокаивала сыновей, а себе сказала со свойственным ей оптимизмом, что это блеф. Тупая месть обозленного альфа-самца. И так же, со свойственной ей привычкой никому не давать спуску, она продолжала воевать.

Тем не менее, желание делить дом в Раздорах и требовать алименты у нее пропало. Она приняла решение, и больше к этому вопросу не возвращалась, у нее был железный характер, несмотря на безалаберность. Детей, конечно, гопник не отберет, но надо как-то утишить его, уболтать, ради главной цели – Клячин должен дать согласие на то, чтобы она сделала детям израильские паспорта… Куда в наше время с одним российским паспортом, смешно даже, у всех по два, а то и больше.

Себе-то Куки израильское гражданство могла сделать на раз, но без детей как? Дуры-подруги говорили: «Сделаешь им потом, когда Клячина можно будет не спрашивать», – у всех привычка советовать, ни в чем не разбираясь. Право на репатриацию – возвращение в Израиль – дают на всю семью одновременно. Если Куки сейчас сделает паспорт себе, детям потом светит только вид на жительство, и то не сразу, там путь долгий и муторный. Ей с детьми придется годами сидеть в Израиле, доказывая, что именно тут их родина-мать. Как она Москву бросит, где и друзья, и деньги? И детям место только в Москве, а потом в европейских колледжах. Так что без второго паспорта – это не жизнь.

С тех пор Корнелия и крутилась, как белка в колесе, выстраивая и крепя свои связи. И ради денег, которых вечно не хватало, и ради того, чтобы Клячину было сложнее воевать с ней. Не с руки воевать с бывшей женой, у которой в друзьях ходит весь свет и вся медиа.

Поэтому теперь, года четыре или три после той солнечно-пасмурной жути, Клячин просто время от времени кошмарил Корнелию и глумился всякий раз, прежде чем дать деньги. Для порядка, чтоб не забывала, кто тут главный.

Сейчас Клячин в изрядном раздражении поджидал в громоздком итальянском ресторане на Поварской своего партнера Дунина, век бы его не видеть. Сидит в Лондоне, считая, что его деньги в России сами будут размножаться, и держит его, Антона Клячина, за ночного сторожа при проекте, который с какой-то стати считает своим. Можно подумать, что раз их поселок на Новой Риге записан на три дунинских офшора, это что-то значит.

– Я – тальятелле с трюфелями, у вас трюфеля дешевле, чем в Лондоне, – Дунин плюхнулся напротив. Вот он весь в этой реплике, копейки считает, а по-крупному вечно пролетает. Официант принес напитки, побежал на кухню заказывать лапшу, а Дунин принялся делиться суждениями.

– Рынок накрывается, люди с деньгами валят, надо сбрасывать Новую Ригу. Сделаешь не в убыток – возьму тебя в проект в Берлине, это взрослая тема.

– Что ты гонишь, Берлин ты уже проспал, там цены не будут расти. Социализм у них давно, леваки все под государство сгребают.

– Ты глобально смотри, – веско произнес Дунин. – Лондон сдувается после Брекзита, а цены там по восемнадцать штук за квадрат. Ваш Тель-Авив, жопа мира, столица деревни Израиловки. И даже в этой жопе – тринадцать штук за квадрат! А в Берлине всего восемь. Как они могут там не расти?