Одевание мертвеца в монетный панцирь длилось почти весь день и закончилось незадолго до наступления сумерек. Только тогда Удинаас разогнул затекшую спину. Он стоял наклонив голову, а прохладный ветер сдувал с кожи капельки пота. Летериец стал отплевываться, пытаясь удалить изо рта тошнотворный привкус жженой плоти и еще более отвратительный запах горелых волос. Увы, зловоние осело в его порах. Как ни отмывайся, сколько благовонного масла ни втирай себе в кожу, оно все равно останется. Удинаас не впервые готовил покойников к погребению и знал, что полностью этот жуткий запах исчезает лишь через несколько дней.

Он стоял, уставившись на землю у себя под ногами. Плечо все еще болело после магического исцеления Уруты. С той проклятой ночи ему так и не представилось случая поговорить с Ведьминым Перышком.

Хозяевам своим Удинаас почти ничего не сказал. По правде говоря, они особо и не донимали раба, вполне удовлетворившись его довольно бессвязными объяснениями. Он знал, что Урута потом расспрашивала также и Ведьмино Перышко. Интересно, отнеслась ли она к ответам девушки с таким же безразличием, как и к его собственным? Тисте эдур редко уделяли внимание своим невольникам и еще меньше понимали особенности жизни летерийцев. Обычное поведение хозяев. А извечная судьба рабов – страдать от их равнодушия.

Однако не так-то просто раздавить личность. Она сохранялась, только пряталась где-то глубоко внутри. Свобода виделась Удинаасу чем-то вроде грязной сети, накинутой на клубки и клубочки взаимоотношений, одни из которых человек наматывал сам, тогда как другие создавались без его участия. Убери эту сеть – и мало что изменится; разве что исчезнет ложное самоуспокоение. Хороша свобода, когда ты с рождения опутан долгами!

«Твоя ли это воля, Скиталец, что мы представляем собой этакое причудливое переплетение клеток и все, что бьется и порхает внутри каждой из них, знает лишь одну свободу – смерть?»

Завоеватели всегда думают, будто вместе с властью над телами порабощенных народов они получают также и власть над их умами и душами. Еще они полагают, что могут подавить личность, растворить ее в своем укладе жизни. Но на самом деле это не так, личность можно убить лишь изнутри, да и то далеко не всегда. Сколько же с этим связано заблуждений…

За спиной Удинааса раздалась скорбная песня: «Хаанн, хаанн, хаанн…» Она доносилась из строения, где теперь находились вдовы. Эти заунывные звуки всегда леденили летерийцу кровь. Он почему-то сразу представлял себе отчаявшегося человека, который устал биться о стену, но все равно продолжает это делать. Голоса были похожи на стоны душ, пребывающих в вечной ловушке. А мир обрушивал на них свои вечные истины. Тисте эдур не столько оплакивали погибшего, сколько горевали о том, что все мы смертны.

Наверное, им, живущим сотни лет, никак не свыкнуться с мыслью, что иногда жизнь бывает скоротечной и обрывается раньше срока.

Вдовы покинули дом и теперь окружили труп бенедского воина, прислоненный к особому столбу. Нижняя часть тела убитого скрывалась в клубящихся тенях. Человек из медных монет. Погребение – единственное, на что тисте эдур использовали деньги. В зависимости от положения умерший обретал «доспехи» из медных, латунных, бронзовых, железных, серебряных или золотых монет.

«В этом тисте эдур, по крайней мере, честны, – думал Удинаас. – Они платят деньги смерти. Летерийцы же на деньги покупают жизнь. Впрочем, не совсем так. Скорее они покупают иллюзию жизни. Богатство – доспехи жизни, цепь ее крепостей, армия, всегда готовая к сражению. Но всем этим врага не обманешь. Враг знает, что на самом деле ты беззащитен».