Ольге он все-таки позвонил. Тихо набрал номер.

– Алло, – сонно ответила трубка.

– Привет, – полушепотом поздоровался Володя.

– Привет, – в сонном голосе стало возникать недовольство.

– Я тебя люблю, Оленька, – поспешил Володя.

Трубка на секунду умолкла. Затем Оля снова заговорила, но голос звучал мягче. Видимо, она все же решила сменить гнев на милость.

– Я тебя тоже. Ты куда пропал? Не звонишь, не подходишь, дома нет. Я волнуюсь.

– Я... – Володя запнулся. – У меня тут очень много всего произошло. Давай завтра встретимся, и я тебе все расскажу. Хорошо?

– Хорошо.

Они договорились, где и когда встретятся, и Володя попрощался. На кровать завалился, чувствуя усталость, но сон не шел. И он долго еще лежал и глядел в потолок.

По потолку разбегались причудливые тени. В этих тенях, в рисунке на обоях ему виделись маги, способные движением руки подчинить себе злющего офицера милиции, и кремлевские башни, и изгиб Москвы-реки.

Володя сам не заметил, как заснул. Во сне был все тот же изгиб реки. Только Кремля не было. На берегу чуть поодаль стояла деревенька, и в деревеньке этой творилось что-то неладное.

...Среди домишек высился боярский терем, высокий и красивый.

Боярину Кучко принадлежало несколько деревень по Москве-реке, но люба ему была именно эта. Оттого и терем здесь заложил с особой любовью. Тут и жил, покуда лихо не случилось.

Князь Юрий на чужом дворе чувствовал себя как дома. Двор был широк и пуст, дворовый люд попрятался. За спиной остался частокол, ворота и перепуганные, но любопытные деревенские. Да свои люди, что отвечали за десницу и шуйцу да берегли спину.

– Ката зови! – потребовал князь и огладил окладистую бороду.

Кто-то из княжьих людей метнулся за ограду. Боярин же, что стоял перед ним и держал ответ, сжался, втянув голову в плечи, но стоял крепко, с вызовом. Это злило князя. Он сердито дернул рукой, проредив на клок бороду. От боли злости прибавилось.

– Где кат?! – взревел во всю глотку.

Палач, широкоплечий детина со злыми бегающими глазками, был уже рядом.

– Здесь, княже.

Юрий недобро посмотрел на палача:

– Где тебя носит, шельма?

Кат смиренно молчал. По опыту знал, что князя злить не с руки. А коли осерчал, лучше и вовсе слова не говорить. Потому лишь прятал взгляд, водя очами по забору, просевшим, чуть не вросшим в землю избенкам, широкому, утоптанному до каменистого состояния двору, да людишкам, перепуганным и бледным.

– Внемлю, княже, – подал голос кат, не дождавшись повеления.

Князь расправил плечи. Хрустнуло вовсе не по-княжески.

– Повелеваю, – пророкотал князь. – Взять сего боярина, имя которому Кучко, и карать люто, покуда хвалу петь не начнет Богу единому и власти, Богом данной. А после забить до смерти. Тело псам скормить, чтоб и памяти не осталось.

Боярина трясло. В глазах стояла смертная тоска и страх пред лютой смертию. Кат, что сам трепетал пред князем, к провинившемуся боярину устремился с поспешностью, достойной лучшей челяди. Кучко лишь вобрал голову в плечи и стиснул в дрожащих пальцах странного вида обережку – круглую бляху с хитрым символом, начертанным одной линией.

Через минуту двор наполнился криками боли. Любопытные людишки дали деру. Князь смотрел на мучения боярина с мрачным удовлетворением. Потом принялся морщиться. А как крики стали невыносимыми, поспешил прочь.

Боярин Кучко орал до хрипу. Потом связки стали сдавать, да и дух нечестивого боярина уже торопился покинуть бренное тело и устремиться на Божий суд, откуда путь ему был один – ко вратам ада. Но кат свое дело знал справно. И муки боярские продолжались.

Недюжие магические способности спасали боярина многократно, но только не в этот раз. Несмотря на всю свою силу, маг не мог избежать страданий, которым подвергалось тело. Он был занят тем, чтобы не отдать то, что дороже жизни, врагам. И от беспомощности своей телесной страдал в разы сильнее душою.