Барский посмотрел в иллюминатор. За ним было черным-черно.

– Где-то над Белоруссией, – уверенно сказал он.

– А что там сейчас делают?

– Пьют, Джонушка.

– Все пьют?! – испуганно воскликнул Половинкин.

Барский пожал плечами… Через полчаса Джон снова поинтересовался: где теперь пролетает их самолет?

– Мы пересекли границу России, – важно комментировал Барский, сверившись с черным иллюминатором.

– А что там делают?

– Пьют, – твердо ответил Барский.

– Неужели все?!

– Все до одного!

– Боже, как грустна наша Россия! – всхлипнул Половинкин и немедленно заснул, уронив шляпу на колени и пуская пузыри, похожие на бубль-гум.

Никогда еще со времен денежной реформы и первого полета человека в космос жители маленького, но старинного городка Малютов не были так потрясены и оскорблены в своих гражданских и человеческих чувствах, как тем холодным ранним утром середины октября 1967 года, когда…

Но – по порядку…

Накануне, ночью, разбушевалось последнее предзимнее ненастье. Деревянные избы на главной улице городка противно заскрипели от шквалистого ветра, напугав не только обывателей, но и их сожителей – рыжих тараканов. Под утро ветер стих, и на город спустилось нечто вроде тьмы египетской. На Покров ждали снега, но он не пошел. Зато просы́пался ледяной колючий дождь, исхлеставший ржавое железо крыш и речку Сестрицу, предательски покинутую своими верными стражами – белыми гусями. Затем непогода нехотя ушла на восток, и ненадолго усмехнулся ехидный рот молодого месяца.

В мире стало пустынно и холодно. Вода в речке успокоилась, но спускавшаяся ночью к Сестрице пожилая дурочка Зина всех уверяла, что вода в ней стонет и потому надо ждать больших несчастий. Дурочке не поверили. Каркала она и прежде и всегда впустую, за что и была неоднократно бита заведующей универсамом, могучей и суеверной бабой, о которой поговаривали, будто наворовала она столько, что ОБХСС не трогает ее из чистого профессионального любопытства: жалко раньше времени срывать такой великолепный, но еще недозревший плод. Зинке не верили до поры, пока…

Зинка врала не только про воду. Тараща выпуклые с красными прожилками глаза, она говорила, будто выходила ночью из реки молодая женщина, нагая и прекрасная, но совсем без глаз.

– А глазоньки-то ей раки повыели! И глядела она пустозёнками своими и жалостно кликала кого-то. Во-от, бабы!

А тут еще в город пришел старец. Вернее, явился. Никак по-другому нельзя было назвать появление этого странного человека, похожего одновременно на бродягу и старорежимного профессора. Он был одет в серый, вытертый на локтях, но еще опрятный пиджачок и… черное трико, подсевшее и коротковатое в щиколотках. На ногах его были видавшие виды кеды, на груди висел большой кипарисовый крест на толстом шнурке, на носу сидели увеличительные очки со сломанной и обмотанной изолентой дужкой. Лицо у старца было чистое, розовое, изящно вылепленное. На высоком лбу ни одной морщинки. Глаза умные и пронизывающие. Узкие губы плотно сжаты, но это почему-то не делало его лицо сердитым. Подбородок его заканчивался аккуратной, постриженной клинышком бородкой, мерно качавшейся в такт с ольховой палкой, на которую старец не опирался, а только нежно касался ею земли, словно ощупывая перед собой путь, хотя при этом шагал бодро и уверенно.

Не успели бдительные малютовцы обмозговать появление в городе неизвестной и, быть может, опасной личности, как случилось что-то невероятное! Старый священник Меркурий Беневоленский, живший в своем доме на краю церковной площади, прямехонько напротив места исполнения своих, прямо скажем, сомнительных профессиональных обязанностей, выскочил из домика в одной рясе и шлепанцах. Он резво подбежал к старцу, поклонился ему до земли и припал губами к его руке. При этом старец, выглядевший куда моложе попа, ласково погладил его по седой голове.