Журналистка прошла по залу, останавливаясь возле каждого из четырех полотен:

– Моя мама – скульптор, поэтому я выросла неравнодушной к творчеству людей. Тулуз-Лотрек ее любимый художник.

– А это полотно я приобрел на аукционе в Майами. Пришлось долго за него бороться с одним коллекционером из Швейцарии, – не без гордости произнес я, указывая на полотно Хоакина Сорольи. – Для длительных эмоций важно не только само искусство, но и контекст – история приобретения. Это своего рода трофей!

Мы двинулись дальше и вошли в залитую солнечным светом столовую, которая располагалась рядом с залом. Интерьер помещения был выполнен в бело-фисташковых тонах. Ярким пятном на этом фоне выделялись бордовые и желтые орхидеи в фарфоровой вазе на длинном столе, покрытом белой скатертью. Блестящие вспышки солнца, неба и водной глади океана вливались через свинцовые стекла окон. Я занял свое место по центру с торца стола. Джим галантно отодвинул для Кэрол стул слева от меня, сам же расположился по правую руку, напротив девушки. Патрик успел предупредить Даниэлу, что за обедом нас будет трое, поэтому сервировка стола соответствовала количеству персон. Кэрол по-женски оценивающе принялась разглядывать столовый сервиз.

– Это китайский фарфор, начало восемнадцатого века. Мне нравится окружать себя вещами, которые хранят в себе историю. Вот, к примеру, этот сервиз принадлежал когда-то известному военному и политическому деятелю Китая Янь Сишаню. Если внимательно присмотреться к его орнаменту, то можно увидеть, что это не что иное, как герб семьи Сишань, – удобно откинувшись на мягкую спинку стула, я позволил себе немного углубиться в историю антикварного сервиза.

Джим укоризненно остановил меня:

– Пап, я понимаю, что ты готов часами знакомить гостей с историей твоих вещей, поэтому прошу: давай, ты продолжишь свой рассказ после обеда.

– Ты прав, – спохватился я. – Кстати, Даниэла специально к твоему приезду приготовила всё, что ты любишь – буйабес, каре ягненка и пирог с персиками. Мисс Новак, надеюсь, вы не вегетарианка?

– Увы, нет! – весело смутившись, воскликнула Кэрол, намазывая на белый багет анчоусное масло.

Аромат от поданных блюд возбудил наш аппетит до предела, и на некоторое время в столовой воцарилось молчание, лишь мелодичный звон серебряных приборов по фарфоровым тарелкам нарушал тишину.

– Предлагаю следующую съемку устроить вне дома. Например, в моей оранжерее, вы будете изумительно смотреться на фоне цветов, – неожиданно предложил я.

– Отлично! Записываю адрес, – одобрила идею Кэрол, доставая блокнот из кейса.

Я продиктовал адрес.

Раздался колокольный перезвон моего телефона. Эта мелодия была установлена только на одного абонента. Звонил Том.

– Прошу прощения, вынужден вас оставить. Очень важный звонок, – я действительно был взволнован.

Поспешно закрыв за собой двери столовой, я нетерпеливо с силой провел пальцем по зеленой линии сенсорного экрана. Том по пустякам никогда не звонил, а это означало, что предстоял серьезный разговор, который не должна была слышать журналистка.

С Томом я познакомился еще в далекие семидесятые. Помню: меня тогда до глубины души поразил этот парень. Он был не похож ни на одного из тех, кого я знал ранее. Том выстраивал свой собственный, не имеющий ничего общего с реальностью мир. Неформал, бунтарь, идущий вразрез с мнением общества, – одним словом, яркая личность. Тогда ему было двадцать восемь, а мне – сорок два. Он курил марихуану с той же периодичностью, с какой я курил «Marlboro». Он уверял, что травка не оказывает на него никакого галлюциногенного действия, а лишь расслабляет нервную систему. Я бы ему поверил, если бы он регулярно не разговаривал с неодушевленными предметами. Причем делал это очень естественно и вальяжно, зачастую он умудрялся даже спорить с ними, при этом злился и эмоционально размахивал руками. Встреть я его при других обстоятельствах – шарахнулся бы как от сумасшедшего.