Пока я, глядя на явившего себя Банника, пытался приставить на место отвисшую челюсть, эти самые тёмные глазки буравили меня, видимо, пытаясь не только разглядеть, но и запомнить минимум на веки вечные. Во взгляде хозяина бани явно читалось неприязнь к незнакомому человеку, но, явно уважая Домового, открывать рот и что-либо говорить Банник не спешил.

– Доброго здоровья, лёгкого духа, – чинно проговорил Домовой и указал на меня рукой: – Сделай милость, уважь, попарь дорогого гостя.

Банник стрельнул глазками в сторону деда, потом опять перевёл взгляд на меня. Засопел. Прищурился.

– Ходят тут всякие, ходят, – пробормотал он, обращаясь сразу и к деду, и к «дорогому гостю».

Я счёл за благо промолчать. Домовой, как ни странно, тоже, только чуть развёл руками, словно давал понять: ну стоит ли ссориться, ведь по чести просят. Банник опять засопел, с усердием почесал нос, вытер ладонь о рубаху и вдруг бодро и чуть ли не радушно произнёс:

– Да о чём речь! Попарим, порадуем молодые косточки! Чего стоишь колода колодой? Заходи!

Следовать за Банником я не спешил. Хозяин маленькой, но крепкой бани мне не нравился, да и я ему, скорее всего, тоже не внушал никакого доверия. Однако деваться было некуда. Потоптавшись на месте, я набрал полную грудь свежего морозного воздуха, досчитал до десяти, резко выдохнул и шагнул в тёмный проём двери.

Назад я не шагнул, а вылетел. Пулей. Прямо в снег. Не видя никого и ничего, я хватался за грозившее выскочить из груди сердце и пытался утонуть в снегу от жара и невыносимого крика.

– Живо-о-о-ой!!! – орали где-то совсем рядом.

Орали громко, надсадно, до хрипоты, но рассмотреть, кто же так рвёт связки, не удавалось – глаза застилали слёзы. Навести резкость удалось только в бане, куда я опять попал неведомым мне образом, и то только после того, как удалось влезть в чистую рубаху, отдышаться и смирить колотившееся сердце.

– Ну? – в сварливом голосе слышались добродушные нотки. – Чего так орал-то? Оглохнуть можно.

– Кто орал? Я?

– А кто же, – хихикнуло рядом, и передо мной нарисовался Банник – мокрый, усталый, но довольный. – Ты что, первый раз в бане паришься?

Вместо ответа я кивнул, потому что все слова просто исчезли, сгинули неведомо куда. По телу волной лениво, но неотвратимо, как рассвет после долгой ночи, разливалось блаженство. Накатывало, растворяясь в каждой клеточке, каждом нерве.

– Ох… – только и смог выговорить я.

В ответ донёсся тихий, но счастливый смешок. Смеялся Банник, смеялся так, как делал бы это любой человек, который хорошо потрудился и увидел, что работа его пошла только на благо. На какое-то время мне даже стыдно стало за своё откровенное недоверие к хозяину бани. Хороший же всё-таки чело… э-э-э… Банник! Просто замечательный! Надо бы его вслух похвалить, а то как-то нехорошо выходит…

Воздать похвалу вслух я не успел. Банник решительным жестом распахнул небольшую дверь и, не обращая внимания на морозный воздух, который ворвался в его владения, прокричал:

– Забирай, что ли! Готов! Как только что народился!

Как оказалось, кричал Банник деду, который обнаружился совсем рядом: ходил неподалёку, дышал свежим воздухом, то и дело поворачиваясь в сторону бани, словно опасался за гостя – а не захлещут ли его ненароком берёзовым веничком, а не обварят ли крутым кипяточком? Уж кто-кто, а характер своего соседа Банника Домовой знал хорошо. Не характер, а погода мартовская – то солнышком пригреет, то морозом ударит, то водой обольёт. И ладно бы ледяной. С него станется, с диковатого. А всё потому, что не в дому живёт, вот и одичал.