– Вкусно пахнет твое варево, – похвалил Джомо.

– Это для матушки Хозяина. Рис джоллоф с жареной курицей.

– Если б я знал, дал бы тебе мяса. Куда вкусней, чем курица. – Джомо кивнул на сумку, привязанную к велосипеду. Он уже раньше показывал Угву пушистого зверька, завернутого в листья.

– Не годится подавать тут деревенскую еду. Хозяева не едят крыс, – смеясь, ответил Угву по-английски.

Джомо обернулся:

– Dianyi[47], ты говоришь по-английски совсем как дети лекторов.

Угву кивнул, радуясь похвале, а еще больше – тому, что Джомо никогда не узнает, как в школе дети с измазанной кремом кожей и безупречным английским всякий раз хихикают над его произношением, если миссис Огуике обращается к нему с вопросом.

– Харрисона бы сюда, пусть бы послушал, как человек говорит по-английски и не кичится, – продолжал Джомо. – А он-то мнит, будто все на свете знает, и только потому, что служит у белого. Onye nzuzu, глупец!

– Еще какой, – поддакнул Угву. В прошлые выходные он точно так же горячо соглашался с Харрисоном, что Джомо редкий дурень.

– Вчера этот осел запер бак с водой и не давал мне ключ, – пожаловался Джомо. – Дескать, я воду не берегу. Будто вода его собственная! А если цветы погибнут, что я скажу мистеру Ричарду?

– Да, нехорошо. – Угву даже пальцами прищелкнул.

В прошлый раз повар и садовник повздорили из-за того, что Харрисон спрятал газонокосилку и не говорил Джомо, где она, пока тот не перестирал рубашку мистера Ричарда, загаженную птицами. Это все Джомо с его дурацкими цветами, на них-то птицы и слетаются! Угву поддержал обоих. Джомо он сказал, что Харрисон зря спрятал газонокосилку, а Харрисону – что Джомо не стоило сажать на том месте цветы, раз они привлекают птиц. Угву больше нравился неторопливый Джомо с его небылицами, но Харрисон, упорно говоривший на скверном английском, таил бездну знаний обо всем чужеземном и неведомом. Угву мечтал приобщиться к этому знанию и потому дорожил дружбой с обоими; он как губка впитывал и хранил их рассказы.

– Рано или поздно Харрисон от меня всерьез получит, – грозился Джомо. Он выбросил косточку от манго, обглоданную дочиста, без следа оранжевой мякоти. – Угву, кто-то в дверь стучит.

Матушка Хозяина оказалась крепко сбитой, темнокожей, неугомонной, как и сын; вряд ли ей понадобилась бы помощь, даже если б она несла котел с водой или вязанку дров. Угву удивился: рядом с ней, потупившись, стояла молодая женщина с сумками в руках.

– С приездом, Матушка, нно, – сказал Угву. Он забрал у молодой женщины сумки. – С приездом, тетя, нно.

– Так ты и есть тот самый Угву? Как поживаешь? – Мать Хозяина потрепала Угву по плечу.

– Хорошо, Матушка. Как добрались?

– Хорошо. Бог вел нас. – Она разглядывала радиолу. Покрывало из дорогой ткани, повязанное вокруг бедер, делало ее фигуру квадратной. Носила она его не так, как женщины в университетском городке, привыкшие к кораллам и золотым серьгам, а так, как носила бы дорогое покрывало его мать, – стесняясь, будто не веря своему богатству.

– Как живешь, Угву? – снова спросила она.

– Все хорошо, Матушка.

– Мой сын рассказывал мне про твои успехи. – Она поправила зеленый тюрбан, надвинутый низко, почти до бровей.

– Да, Матушка. – Угву скромно опустил глаза.

– Храни тебя Бог, пусть твой чи[48] разрушит все преграды на твоем пути. Слышишь? – Говорила она, как Хозяин, зычно и властно.

– Да, Матушка.

– Когда вернется мой сын?

– Они придут вечером. Велели вам отдохнуть с дороги. Я готовлю курицу с рисом.

– Отдохнуть? – Мать Хозяина с улыбкой прошла на кухню. На глазах у Угву она достала из сумки продукты: вяленую рыбу, кокоямс, пряности, зелень. – Разве я не с фермы приехала? Вот мой отдых. Я привезла все нужное, чтобы приготовить сыну настоящий суп. Знаю, ты стараешься, но ты всего-навсего мальчишка. Что смыслит мальчишка в кулинарном искусстве? – Она с усмешкой повернулась к молодой гостье; та стояла в дверях, скрестив на груди руки и глядя в пол, будто ждала распоряжений. – Так ведь, Амала? Место ли мальчишке на кухне?