По состоянию на 1 марта 1940 г. ГУЛАГ состоял из 53 лагерей, 425 исправительно-трудовых колоний, 50 колоний для несовершеннолетних. Общий контингент заключенных, содержащихся только в лагерях ГУЛАГа, определялся, по данным централизованного учета, так: 1934 г. – 510 307, 1937 г. – 820 881, 1940 г. – 1 344 408 человек. Удельный вес осужденных за контрреволюционные преступления в составе лагерных заключенных ГУЛАГа составлял: в 1935 г. – 16,3, 1938 г. – 18,6, 1940 г. – 33,1 %[161].

Уголовное законодательство периода Великой Отечественной войны СССР с фашистской Германией характеризовалось двумя чертами. С одной стороны, это было законодательство чрезвычайного военного времени, поэтому ряд норм носил временный характер, действовал лишь на период военного времени, например об уголовной ответственности за распространение панических слухов. Вводилось военное положение, и правосудие в местах военных операций осуществляли военные трибуналы. Что касается другой группы законов с пресловутым «приравниванием» их по аналогии, идущей от Закона 7 августа 1932 г., то она отражала традиции нормотворчества сталинской модели. Так, уход с военных предприятий приравнивался к дезертирству и сурово карался – до 8 лет лишения свободы. Опоздание на любую работу влекло серьезные административные санкции.

В судебной практике военного времени чаще обычного применялась аналогия, что вряд ли можно было оправдать чрезвычайностью ситуации[162]. Например, кража имущества военнослужащих или из квартир эвакуированных либо находящихся в бомбоубежище лиц наказывалась как бандитизм, даже если кражу совершало одно лицо. В расширение практики осуждения по аналогии (с явным нарушением правил применения этой исключительной нормы) внес свою лепту и Верховный Суд СССР. В постановлении от 24 декабря 1941 г., взяв на себя по существу функцию законодателя, он рекомендовал судам продажу гражданами товаров по повышенной против государственной цене наказывать по аналогии как спекуляцию, даже когда не было установлено факта скупки товаров с целью наживы[163]. Рекомендация Верховного Суда реализоваться, естественно, не могла, ибо в условиях экономического бедствия военного времени товарообмен, как теперь говорят, «по договорным ценам», имел всеобщий характер. Кроме того, она противоречила гражданскому законодательству, нормам о купле-продаже гражданами личного имущества.

Весьма прогрессивным и своевременным был Указ Президиума Верховного Совета СССР от 2 ноября 1942 г. «Об образовании чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и причиненного ими ущерба гражданам, колхозам, общественным организациям, государственным предприятиям и учреждениям СССР». Чрезвычайная комиссия выполняла функции расследования международных преступлений немецкого фашизма, результаты которого в 1945 г. использовались на Нюрнбергском процессе.

Двенадцатилетний послевоенный период с 1945 по 1953 г. был отмечен двумя направлениями уголовно-правового нормотворчества. С одной стороны, в прежних традициях ужесточением уголовной кары пытались сбить неизбежный в послевоенной разрухе рост экономической преступности. С другой стороны, издавались прогрессивные нормы, обусловленные исторической победой СССР в Великой Отечественной войне.

К ряду первых видов послевоенного нормотворчества относится Указ Президиума Верховного Совета СССР 1947 г. «Об усилении уголовной ответственности за посягательства на государственную, общественную и личную собственность». За хищение государственного имущества устанавливалось наказание до 25 лет лишения свободы с конфискацией имущества. Такими явно бесперспективными методами командно-административная система пыталась преодолеть глубокие раны войны – беспризорность, бездомность (в войне погибла пятая часть жилого фонда страны), нищету, голод.