Для борьбы с кулаками, или, как их еще именовали, «кулацко-зажиточными элементами», широко применялись статьи УК об уклонении от уплаты налогов, ростовщичестве, нарушении правил о трудовом законодательстве.

Для реализации политики «ликвидации кулачества как класса» широко и произвольно использовались нормы о контрреволюционных преступлениях. Например, в Докладной записке юридической части Колхозцентра РСФСР (октябрь 1929 г.) кулацкие выступления рекомендовалось относить к преступлениям, предусмотренным ст. 58–58^>14 УК: подрыв кооперации в виде срыва собраний, препятствия сельскохозяйственным работам, т. е. вредительство (ст. 58^>7), разрушение или повреждение колхозного имущества взрывом или поджогом, т. е. диверсия (ст. 58^>8), пропаганда и агитация, направленная на противодействие колхозному движению, т. е. антисоветская агитация и пропаганда (ст. 58^>10).

18-й Пленум Верховного Суда СССР от 2 января 1928 г. внес свою лепту в беззаконие. Он разъяснил, что под контрреволюционными действиями надо понимать действия в тех случаях, «когда совершивший их хотя и не ставил прямо контрреволюционной цели, однако сознательно допускал их наступление или должен был предвидеть общественно опасный характер последствий своих действий»[156]. Верховный Суд СССР, таким образом, не только расширил вину контрреволюционного преступления за счет косвенного умысла, но и признал возможным контрреволюционное преступление даже по неосторожности.

В результате таких «рекомендаций» высшего судебного органа страны Уголовно-кассационная коллегия Верховного Суда РСФСР вынуждена была в отчете отметить многочисленные случаи незаконного осуждения за контрреволюционные преступления не «классово враждебных элементов», а бедняков и середняков, совершивших бытовые преступления, преступления против порядка управления и хозяйственные преступления[157].

Большой репрессивностью санкций в сочетании с расплывчатостью диспозиций, граничащей с юридической безграмотностью, отличался печально известный Закон от 7 августа 1932 г. «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и о кооперации и укреплении государственной (социалистической) собственности». Так, в Законе «приравнивалась» путем законодательной аналогии колхозная собственность к государственной. Без какой-либо дифференциации преступлений на мелкие и крупные была установлена ответственность вплоть до расстрела за хищение такой собственности. Этот Закон применялся во время Отечественной войны и после нее даже за сбор колосков, оставшихся в поле после уборки хлеба (так называемые «колосковые дела»). Угроза, как сказано в Законе, «кулацко-капиталистических элементов» колхозникам с целью заставить их выйти из колхоза или с целью насиль ственного разрушения колхоза приравнивалась к контрреволюционным преступлениям с лишением свободы от 5 до 10 лет с заключением в концентрационные лагеря.

Помимо уголовного для массовых репрессий активно использовалось административное законодательство в виде высылки до 10 лет с конфискацией имущества по решению местных исполнительных органов. Так, в постановлении ЦИК и СНК СССР от 1 февраля 1930 г. «О мероприятиях по укреплению социалистического переустройства сельского хозяйства в районах сплошной коллективизации и по борьбе с кулачеством» исполкомам краевых (областных) Советов и правительствам автономных республик было дано право принимать все необходимые меры по борьбе с кулачеством вплоть до полной конфискации имущества кулаков и выселения их из пределов отдельных районов и краев (областей). При этом «кулацко-зажиточным элементам» запрещалось продавать как собственное имущество, так и продукты сельского хозяйства. При самовольной распродаже имущества «кулацких хозяйств» райсоветы имели право на «немедленную конфискацию имущества». Сами понятия «кулак», «кулацко-зажиточный элемент», «кулацкое хозяйство» нормативно не определялись и на местах трактовались весьма широко и произвольно