– И что же ты видишь?

– Я вижу над собой глубокое чёрное море. На дне его лежат жемчужные россыпи, в пучине плывут гигантские киты-облака и мелкие пёрышки-рыбёшки. По тёмной глади скользит флотилия из крыш перевёрнутых домов, а на самом верху стою я в низ головой, вертя ею в разные стороны – ибо я флюгер. – Удивлённая девочка вышла к нему и, задрав голову, по-новому взглянула на небо, пытаясь разглядеть то, что описал Паук.

– Ты видела мои картины? – спросил вдруг мужчина, и гостья отрицательно покачала головой, забывчиво добавив: – Нет.

– Пойдём, я покажу тебе.

Вернувшись в комнату хозяин, нащупав, потянул за шнур в углу, и закрывающая боковую стену портьера поехала в сторону, открывая десяток висевших в тяжёлых рамах портретов. Сановные родственники Паука были мало похожи на него, выродившись под влиянием чужой крови, лишь родоначальник династии почти синекожий Сигизмунд Кларк (чей не очень удачный портрет висел в середине галереи), был удивительно похож на своего потомка. Пробежав взглядом картины, Сандра вдруг вернулась назад к портрету женщины, удивительно напоминавшей Ансару, только гораздо моложе и нет, не красивей, но с совершенно другим взглядом. Сейчас выражение лица миледи можно было назвать настороженным, если и не жестоким, то уж во всяком случае, жёстким, а холод глаз было сложно скрыть улыбкой. Явно не привыкшая к позированию молодая особа на картине своей простодушной застенчивостью выглядела совершенно другой – слегка наивной, ещё не растратившей запас душевной теплоты и доброты сердца. Сандра удивлённо смотрела на неё, растерявшись от неожиданности – невеста Паука и миледи Ансара казались совершенно разными людьми.

– Этот портрет написал мой придворный художник ко дню нашей помолвки. Я оставил его на память о своём самом большом разочаровании, – произнёс хозяин, безошибочно определив её душевное смятение.

– Разве она не любила Вас?

– Не знаю даже, любит ли она вообще кого-то. Сердце этой женщины подобно льду и кажется, нет силы, способной его растопить. Она вскружила мне голову настолько, что я готов был пожертвовать ради неё многим, но она хотела всё, – милорд замолчал, явно не желая развивать тему, и тогда девочка спросила:

– Почему здесь нет ни одного вашего портрета?

– Зачем ворошить прошлое? Не хочу, чтобы меня видели в блеске регалий и славы предков, которую я не смог не то что преумножить, а даже сберечь. Сейчас я тот, кто есть – паук, что плетёт паутину, оставаясь в тени. Во мне сегодняшнем нет ничего, что стоило бы сохранить в веках. Для всех я умер, а ты ещё не родилась, Блоха. Пока ты здесь, то будешь учиться всему, что поможет тебе выжить, а как распорядишься этим, тебе решать.

Кроме попрошаек в подчинении разорившегося лорда были базарные воры, заправлял которыми Заяц. Шныряя по рынку, они срезали мешочки с серебром с поясов ротозеев и исчезали в толпе. Теперь девочка не только читала стихи, но и училась искусству воровства, а в том, что это было действительно искусство, она вскоре убедилась. Несмотря на массивную комплекцию, Заяц был умелым вором, умудрявшимся красть серебро, оставляя мешочек на поясе. Как Сандра не старалась повторить подобное, ей это не удавалось.

– Я не могу влезть в чужой карман – кажется, что люди смотрят на меня и потом миледи никогда не одобрила бы такого, – говорила она, когда очередная попытка вытащить безделушку у стоящего к ней спиной Паука не увенчалась успехом.

– Начнём с того, что Ансара выгнала тебя и теперь я занимаюсь твоим воспитанием. Не забывай, кто выкупил тебя из тюрьмы; ты моя собственность и будешь делать всё, что я скажу. Так что не будем больше об этом. Подойди ко мне.