Раздолье Волги, ландыш, млечный путь…
И вот еще: прыжок бегущей лани,
Глаза ребенка, парус на волне…
Ты видишь сам: не сосчитать названий,
Не перечислить ни тебе ни мне.
И все-таки не легче ль жить на свете,
Когда ты знаешь, что везде кругом
Есть волны, клены, девушки и дети
И даже просто чей-то сад и дом?
Ты говоришь: все это преходяще!
И ты неправ! Ведь будущей весной
Опять прыжок в зазеленевшей чаще,
Опять подснежник свежий под ногой!
Наш мир в бреду. Он шепчет заклинанья,
Он душит все, чем жизнь еще права,
Но в мире нет разрушенного зданья,
В котором бы не проросла трава.
1958
191
Возьми в ладонь свою планету,
Свою привычную звезду,
И молви:
Я предвидел это.
Мы расстаемся. Я уйду.
Но что-то с неуемной силой
(Ее и смерть не победит)
Меня с тобой соединило
И никогда не разлучит.
Твои тяжелые прибои
Мне солью пропитали рот.
И шрам, оставленный тобою.
В моей душе не заживет.
Ты будешь ждать меня. Веками
Ты будешь для меня хранить
Свое немеркнущее пламя.
Свою нервущуюся нить.
И я вернусь. Вот в этой точке
Вот этого материка
Восстану в новой оболочке.
Непредрешаемой пока.
Взгляну… И словно в сновиденьи
Предстанет мир передо мной.
Уже в лучах преображенья,
Уже иной, совсем иной.
И, верно, вовсе и не словом
В том неожиданном краю,
А чем-то несказанно новым
Свои я песни допою.
Ведь для того и бред, и муки,
И судорога этих строк,
Чтоб дольний мир земные звуки
В небесный замысел облек.
1957
192
Подснежник узкой льдинкою в горсти.
Как та, через которую прошел он.
Еще он весь морозной тайны полон.
Морозной тайны своего пути.
И пальцы холодя прикосновеньем.
Мне греет сердце медленный цветок.
Который лишь терпеньем превозмог
Всю невозможность своего рожденья.
1956
193
Вчерашней ветки повторенье
В моем распахнутом окне.
Но все иное: все – цветенье.
Все – солнечных лучей биенье
В сиреневой голубизне!
Не так ли ночь и мне поможет
Себя осуществить вполне?
И на заре и я, быть может.
Совсем другим предстану тоже
В Его распахнутом окне!
1958
194
Жизнь незаметно, с каждым днем,
Мне все становится нужнее.
Мы так давно уже вдвоем,
А вот впервой сроднился с нею.
Так в детстве смотришь, не дивясь.
На статуэтку на камине.
И сердца не волнует вязь
Ее давно знакомых линий.
А после как-нибудь возьмешь
И разглядишь ее прилежней
И подпись Мастера найдешь.
Которой не заметил прежде.
И вот особое с тех пор
Ты видишь в ней очарованье.
И для тебя ее фарфор —
Сладчайшей плоти трепетанье.
С тревогой размеряешь срок.
Что ей отпущен быть твоею.
И мыслишь: как я только мог
Всегда не любоваться ею!
1956
195
Когда, протягивая руки,
Я вижу молодость мою —
Весь сокровенный смысл разлуки
Я просветленно познаю.
Пока она во мне, со мною
И распускалась и цвела,
Пока она совсем нагою
В моих объятиях была —
Ценил ли я ее усладу,
Ее полураскрытый рот?
Нет, нам расстаться было надо
И снова встретиться, – и вот
Она встает передо мною
И приближается ко мне
Все той же, но совсем иною,
Впервые понятой вполне.
Пускай и мрак вокруг струится
И тяжесть прячется в виске —
Я вижу даже тень ресницы
На розовеющей щеке.
И как я мог в далекой были,
Той ослепительной весной
Не разглядеть алмазных крыльев,
Сиявших за ее спиной!
1958
196
О, славные содружества поэтов
Благословенной пушкинской поры!
Где ваши клятвы, пылкие приветы,
Беседы и невинные пиры?
Где ваши споры, где ночные бденья
На берегах торжественной реки,
Звенящие, как струны, посвященья,
Упоминанья, краше чем венки?
Все отошло… Мы вам уже не пара!
Мы мелочны, завистливы, скучны,
И даже самым совершенным даром
Развлечены, но не потрясены.
На сердце нам, заветно и глубоко.
Высокой дружбы не легла печать.
Вот почему и радости высокой
В стихах у нас – увы! – не прозвучать.
1958
197