Копия только что рассмотренной рукописи не сохранилась; по всей вероятности, после авторской правки она явилась наборной рукописью для «Русского вестника». Остались от нее лишь исправленные последние листы и продолжение текста – автограф.

Толстой, видимо, настолько ясно продумал дальнейший ход повествования, что написал теперь не только очередную главу, как это было, в пяти предыдущих рукописях, относящихся к первой части, но создал большую рукопись, доведя изложение до смерти старого графа Безухова (текст, соответствующий по наст. изд. гл. VI—XXVI).^>94 Продолжается работа над образами ведущих героев – Пьера и князя Андрея. Возникла мысль подробнее остановиться на семейной обстановке князя Андрея, с целью показать высоконравственное отношение князя Андрея к семье, чем он также отличается от светского круга, к которому принадлежит. Для реализации этого замысла привлечен второстепенный герой – Ипполит Курагин. Курагину посвящается маленькая глава (двадцать седьмая): «Князь Ипполит, как настоящий светский человек и человек очень элегантный, не мог не знать, что человеку его сорта прилично иметь любовную связь» – так начинается новая глава, раскрывающая внутреннюю пустоту сына вельможи, порочность всей золотой молодежи и придворного круга. «Точно так же, как в толпе пьяной черни при виде красивой молодой женщины оскаливаются рожи и слышится цинический смех, соединяя какую-то нечистую мысль с видом женщины, точно так же в свете, только иначе выражаясь, в толпе молодежи, танцоров, говорунов, дипломатов, явление женщины производит то же нечистое впечатление».

Для усиления контраста, от Ипполита Курагина непосредственный переход к князю Андрею, который, хотя и «знал, что это естественно и иначе быть не может», что в «зубоскаленьи» Ипполита жена его не виновата и не будет от этого менее чиста, но «в нынешний вечер он в первый раз почувствовал, что ему тяжело, что ему стыдно. И стыдно от человека, которого он считал ничтожнейшим идиотом. И гордость, безграничная гордость его возмутилась, расстроила привычное спокойствие и спутала все его мысли и чувства». Дальнейший текст создавался сразу без существенных отличий от журнального. Лишь подробнее развернута в черновике откровенная беседа князя Андрея с Пьером, составившая содержание глав VII и VIII окончательной редакции, внесено резкое осуждение семьи Курагиных, которая, по определению Пьера, «грязнее грязи». Интересен также не дошедший до печатного текста разговор о литературе и искусстве, во время которого выявились различные мнения двух друзей. Остальная часть беседы, созданная в этой рукописи, очень близка к печатному тексту, так же как и следующие главы, посвященные характеристике светской молодежи, собравшейся у Анатоля Курагина, и описанию их кутежа, на котором присутствует Пьер. Сценой кутежа у Анатоля и пари Долохова с англичанином закончилось в этой стадии творчества описание жизни в Петербурге в июле 1805 г.

От Петербурга Толстой был намерен перейти к жизни в Москве в эту пору. «В Москве у графа Простого праздновались именины жены», – начал Толстой; но тут же зачеркнул фразу, прервал повествование и написал небольшую главу, по счету 36-ю, резко вырывающуюся своим содержанием из всего созданного к этому времени текста романа. Цель авторского отступления – разъяснить читателю, почему до сих пор речь шла «только о князьях, графах, министрах, сенаторах и их детях», и предупредить его, что, вероятно, и впредь в этой истории не будет других лиц. Перечисляя причины, по которым он не может угодить вкусу тех читателей, которым «интереснее и поучительнее история мужиков, купцов, семинаристов», автор заявляет, что «жизнь купцов, кучеров, семинаристов, каторжников и мужиков» представляется ему «однообразною, скучною», что все действия этих людей кажутся ему «вытекающими, большей частью, из одних и тех же пружин: зависти к более счастливым сословиям, корыстолюбия и материальных страстей», что «трудно их понимать и потому описывать». Это резко полемическое заявление находилось в остром противоречии со всем строем и замыслом создаваемого произведения.