Теперь однако, хотя у него и было очень уж много долгов, он не полагал еще, чтобы брак был нужен для поправки его дел, и считал, что отец слишком рано начинает для него эту часть празднества. Однако, так как ему деваться было некуда, он повиновался отцу, и в этой поездке находя удовольствие. Он ехал[1206] à la campagne voir les promises[1207] и, выпучив грудь и разинув глаза, он[1208] здоровый, красивый [?] и всегда веселый ехал из самого Петербурга и теперь подъезжал к дому князя. От самого Петербурга празднество было очень удачно для Анатоля. В[1209] Новгороде нарочно для него стоял гусарской полк и знакомые Анатоля, с которыми он выпил так много вина, что при отъезде был положен на дно коляски и[1210] не помнил, каким образом он доехал до Твери.[1211] В Москве еще смешней было то, что ему удалось увезть[1212] француженку актрису, которую он продал приятелю за ящик шампанского. Даже под самым именьем князя Волконского произошло увеселение.[1213] Удалось очень весело прибить смотрителя. Теперь он подъезжал к дому князя по усыпанному песком проспекту.[1214]

– Tout cela est très bien, très bien,[1215] – говорил он, оглядывая кругом сад и новые строения. – Mais très bien, ma parole d honneur.[1216] Он был доволен князем, устроившим так всё для его приезда. Ежели и княжна мила, можно пошутить. Nous verrons.[1217] Лакей соскочил с козел, а Анатоль, разинув глаза, сидел, оглядываясь.

По лестнице послышались тяжелые шаги княжны, она всегда ступала на всю ногу, потом[1218] вся ее некрасивая фигура. Княжна была близорука и увидала свою ошибку только тогда, когда[1219] подбежала близко к коляске.[1220]

– Точно своих генералов нет. Удивленье, что творится. И на какого героя собираются? Подумаешь. Мальчишка, который понятия не имеет о военном деле.

Как ни уважал А[ндрей] своего отца, он не мог воздержаться от высказания своего мнения.

– В этом не могу согласиться с вами, батюшка.

– Да где ж он показал себя? Что безмозглых австрийцов побил, так это не удивительно. Кабы Суворов был жив, давно бы уж и перестали говорить про вашего Буонапарте. – Так шел разговор во время обеда и после все, как будто отпущены на воздух из душного погреба,[1221] свободно дохнули, когда князь вышел на свою вечернюю прогулку.[1222] А[ндрей] пошел к себе делать приготовления к отъезду. Княжна Марья повела своего друга сестру к себе, и там в глубокие сумерки А[ндрей] застал их без свечей, с ногами на диванах, без умолку, весело, счастливо лепечущих что то все по французски. Он постоял, послушал, но ничего не мог разобрать. Тут и общие знакомые, и планы будущего, и confidences,[1223] но по звуку голосов, по позам видно было, что им обеим было необыкновенно хорошо. Оттого ли, что, присутствуя сейчас только при укладывании, А[ндрей] живо вообразил себе, что завтра он оставит свою жену, может быть на долго, или оттого, что, сам испытав тяжесть дурного расположения духа отца, он понял, как тяжело бывало и его жене, или оттого, что он видел, как сестра его нежно полюбила его жену, или так просто в эти сумерки проснулось в нем чувство справедливости к своей бедной жене, только она ему показалась в полусвете, маленькая, толстенькая, с ногами сидящая на диване и неумолчно болтающая, как будто после слишком долгого воздержания, она ему показалась такою жалкою, что он в темноте, никем невиденный, кротко улыбнулся, глядя на них.

– Как у вас славно! – сказал он. Они замолчали, потом засмеялись. Княжна Марья встала.

– Ах, André, – сказала она, взяв его за руку. – Quel petit trésor de femme vous avez.