Дверь открылась, и вошла Салли.

– Ваша брошь с бриллиантами. Я гадала, может, вы случайно положили ее не туда. Все в порядке, мисс? Вы ужасно побледнели.

– Я тоже думала, что ее положили не туда, куда нужно. Разве ее не тебе вернули?

Салли покачала головой и что-то ответила. Но Мариетта не услышала ни единого слова, что она произносила, ужас превратился в страшный рев в голове.

Дроссельмейер заходил к ней в спальню, пока она спала.

Когда Мариетта вошла в столовую перед обедом в канун Рождества, ей необычайно повезло: удалось занять место рядом с Фредериком. Поскольку у Дроссельмейера не было семьи, его снова пригласили, и он сидел напротив. Мариетта чувствовала, что он наблюдает за ней, его ледяные глаза буквально все глубже проникали ей под кожу. Это был взгляд, в котором притаились тени и ловушки.

Как обычно, на обед подали пирожки, жареные орехи, жареного гуся, нашпигованного каштанами под соусом из крыжовника и хлеба, далее следовал фруктовый пирог и традиционный рождественский пудинг, политый горящим бренди. И Дроссельмейер все время наблюдал за Мариеттой. Она начала скрывать свою радость, прятать ее в средоточие собственной жизни, и единственными проявлениями радости были кровь, струящаяся по ее сосудам, и учащенное дыхание. В детстве канун Рождества был ее самым любимым днем года. Традиция пировать и обмениваться подарками у елки вечером наполняла ее бурным восторгом. Мариетта стиснула свою ложку и улыбнулась веселее, она внезапно решила не позволить Дроссельмейеру испортить себе радостное настроение.

Когда праздничная трапеза подошла к концу, Мариетта последовала за матерью в гостиную, где они должны были пить кофе и ждать мужчин. Большая темно-зеленая ель сверкала огнями в центре комнаты, с горящими свечками, гирляндами стеклянных шаров, золотых колокольчиков и леденцов, перевитая красными лентами. Под ней лежала груда подарков, завернутых в серебряную бумагу. Ида играла на рояле рождественские песни, а Мариетта пела «О, рождественская елка» и «Двенадцать дней Рождества», пока даже она наконец-то не ощутила, что праздничное настроение этого времени года проникло под ее воображаемую кольчугу. Завтра наконец-то она выйдет на сцену в роли Авроры. После этого в ее будущем появятся более широкие возможности, каких у нее еще никогда не было.

Дроссельмейер первым присоединился к ним, держа в руках целую охапку красных и зеленых хлопушек. Ида первой дернула вместе с ним за ниточку, и хлопушка с громким треском взорвалась, рассыпав дождь искр. Бумажный кулек жареных орехов и заводная игрушечная мышь упали ей на колени. Ида звонко рассмеялась и завела мышь, и все они смотрели, как она бегает вокруг елки, пищит и машет хвостом на бегу.

– Не хотите взорвать вместе со мной хлопушку? – Дроссельмейер протянул Мариетте хлопушку в зеленых и золотых полосках. Не доверяя своему голосу и опасаясь выдать чувство, от которого у нее все внутри кипело, как море в зимний шторм, она ухватилась за кончик ниточки и дернула. Дроссельмейер тоже дернул за другой конец, крепко ухватившись за него длинными пальцами. Хлопушка не поддалась их усилиям.

Мариетта бросила на него равнодушный взгляд.

– Вы ошибаетесь, если считаете, будто, позволяя мне выиграть, вы завоюете мое расположение.

По лицу Дроссельмейера скользнуло странное выражение.

– Возможно, мне нет необходимости завоевывать ваше расположение. Брак в первую очередь – экономически выгодный договор. Любовь часто приходит позднее.

Мариетта оцепенела от гнева. Она сомневалась, что какой-то мужчина может завладеть ее любовью, пока она останется верна самой себе. Она не стала высказывать эту мысль вслух, ведь мать украдкой поглядывала на них с Дроссельмейером с любопытством и понимающим сочувствием. Вероятно, это Рождество в семье будет для нее последним, учитывая то, что должно произойти, и ей не хотелось его омрачать. Она выдернула хлопушку из руки Дроссельмейера, который ждал ее ответа. Та взорвалась тучей золотистых конфетти, дождем посыпались леденцы и лесные орехи. И вместе с ними выпал маленький щелкунчик. На нем был нарисован мундир игрушечного солдатика с золотыми пуговицами на красном двубортном камзоле и темно-синие бриджи, заправленные в блестящие черные сапоги. Не говоря ни слова, она сунула его в карман платья.