В комнате царил культ сатина-либерти[31]: им были обиты стены, софа, кресло, подушки, исключение составляли картины и гравюры. Таша почувствовала, что ей становится дурно в этой нише, украшенной букетами в стиле Помпадур и фантастическими цветами: создавший их художник явно был не силен в ботанике. От такого обилия безвкусных цветолож и цветоножек у нее закружилась голова. И тут дверь в будуар незаметно захлопнулась. Прежде чем Таша успела пикнуть, ее обхватили две сильные руки и развернули лицом к лицу с тем, кто затем впился губами в ее губы. Бони де Пон-Жубер впился в нее так крепко, что сопротивляться было бесполезно. Шаг за шагом он теснил ее к софе, и как она ни напрягалась, стараясь устоять, он клонил ее все ниже. Она с ужасом и отвращением почувствовала, как его рука скользнула под ее юбку и пытается проникнуть между ног. Она попыталась закричать, но его губы зажимали ей рот, у нее получилось лишь замычать. Насильник навалился на нее, давил всем своим весом, а его рука, словно краб, пыталась проникнуть ей в самое интимное место.

– Прекратите немедленно! Встаньте и отпустите ее, или я позову на помощь, и вся челядь узнает о ваших развратных наклонностях! – прозвучал тут женский голос.

Рука замерла, выскользнула наружу, тяжесть, давящая на Таша, исчезла. Бони де Пон-Жубер бросил уничтожающий взгляд на Валентину:

– Что вы себе напридумывали? Эта дама счастлива уступить моим ухаживаниям, она сопротивлялась только для порядка, она только того и жаждет, ну совсем как вы, дорогая.

И он вышел из будуара так спокойно, словно заходил за пепельницей.

Валентина устремилась к Таша, которая сидела и пыталась поправить сбившееся белье и одежду.

– Мне так жаль, послушайте… Может быть, вызвать врача?

– Нет-нет, если можно, водички. Меня что-то тошнит.

Валентина помчалась и принесла стакан воды, который Таша опустошила одним махом.

– Боже мой, какое животное! Я должна была что-то заподозрить, это ведь не в первый раз. Да и меня он сперва силой принуждал к таким вещам! Что только не творил со мной в первую брачную ночь! Как только родились мальчики, я запретила ему заходить в нашу спальню. Но он выслеживает и иногда, где-нибудь в уголочке, в коридоре…

– Ничего себе! А о разводе вы не подумываете?

– Да уж думала! Но что тогда со мной будет, у меня никаких средств, все на его имя. Когда я выходила замуж за Бони, моя тетя, мадам де Салиньяк, не спросила, чувствую ли я что-то к этому человеку. У меня не было никакого опыта физической любви, она казалась мне отвратительной, но чем больше я ему отказывала, тем больше росли его аппетиты, и я терпела его нескончаемые приставания, не пытаясь возражать. Так меня воспитали, покорной и безответной. Утешало меня лишь то, что приличия были соблюдены. Рождение близнецов стало часом моего избавления, он прекратил меня домогаться. Приобрел привычку ходить на сторону. Его встречали в обществе дам полусвета, а я, а я… – Валентина всхлипнула. В итоге Таша пришлось ее утешать. А ей уже поскорей хотелось бежать из этого особняка – вдруг владельцу приспичит вернуться? Она встала. Виктор был прав. Ни при каких обстоятельствах ей не следовало даже переступать порог этого особняка.

– Я вам очень сочувствую. Лучше будет, если вы сами будете приходить ко мне раз в неделю, если захотите, мы сможем поговорить, а предлогом будет ваш портрет, который я согласилась написать, но никто не заставляет вас позировать, если вам того больше не хочется.

– Спасибо за сочувствие, мне стало полегче. Мне бы хотелось, чтобы вы написали мой портрет. И посоветовали бы мне что-нибудь – если вы не против.