По большинству названных параметров она в корне отличалась от сталинской форсированной «революции сверху», базирующейся не столько на силе примера и добровольности обобществления крестьянского хозяйства, сколько на насильственной ломке индивидуального образа жизни и производственной деятельности российского крестьянства, обернувшейся трагедией для нескольких сотен тысяч семей раскулаченных и гибелью еще большего количества населения от голода 1932–1933 гг., а также значительным хотя и, безусловно, временным падением производительных сил деревни в первые годы коллективизации.

Но задачи крупномасштабной перекачки материальных и трудовых ресурсов из деревни в город в целях обеспечения индустриального скачка, который страна совершила в годы предвоенных пятилеток, чаяновский способ решения аграрно-крестьянской проблемы в конкретных условиях того времени не гарантировал. Более того, при существующем политическом режиме он был попросту неосуществим. И сам ученый, и его единомышленники сравнительно скоро убедились в этом. Вот почему их надежды и практические действия на то, чтобы, используя свое положение «спецов» при соответствующих советских наркоматах и других госучреждениях, попытаться повторить попытку «обволакивания» большевистской власти, которую удачно реализовала кадетско-прогрессистская оппозиция по отношению к царскому самодержавию, прежде чем свалить его в феврале 1917 г. С соответствующими предложениями в кругу соратников по кооперативной работе выступал (как мной было показано свыше 10 лет назад), Чаянов начиная еще с лет гражданской войны. «Нэповский экономический Брест большевизма», как характеризовал реформистскую линию советского руководства начала 20-х гг. теоретик сменовеховства Н. В. Устрялов, придал Чаянову и его единомышленникам еще большую уверенность в том, что тактика «обволакивания» гораздо действеннее, нежели открытая конфронтация оппозиционно настроенных слоев интеллигенции с коммунистической властью.

Существо своих политических раздумий Чаянов изложил в письме родственнице по второй жене – эмигрантке и видной публицистке, активистке российского политического масонства Е. Д. Кусковой. К концессиям Запада автор письма советовал для получателей добиваться политических гарантий. Смысл этих гарантий ученый видел в том, чтобы «один за другим в состав советской власти будут входить несоветские люди, но работающие с советами». Как все это практически осуществить? – спрашивал он и отвечал – «Надо договориться самим, т. е. всем, кто понимает, что делается в России, кто способен принять новую Россию. Надо частное воздействие на западноевропейских деятелей – необходим с ними сговор и некий общий фронт». Тактику «обволакивания» советской власти он связывал с интервенцией, но не военной, а экономической. «Мне представляется неизбежным, – разъяснял он адресату, – и в будущем проникновение в Россию иностранного капитала. Сами мы не выползем. Эта интервенция…идет и теперь в наиболее разорительных для России формах. Эта интервенция усилится, так как при денежном хозяйстве в России давление Запада будет всегда более реальным. Ведь если будет на Западе котироваться червонец, то любой солидный банк может получить концессию – стоит пригрозить и напугать. Это куда страшнее Врангеля и всяких военных походов (курсив мой – Э.Щ.).

Цитируемые соображения Чаянова, высказанные в письме, написанном и отправленном во время служебной командировки его заграницу примерно за пять лет до принятия XV съездом ВКП(б) курса на коллективизацию, по существу предвосхитили программные установки так называемой Трудовой крестьянской партии (ТКП), которые изложили на допросах по делу ЦК ТКП и группировки Н. Н. Суханова – В. Г. Громана А. В. Чаянов, Н. Д. Кондратьев и другие арестованные летом – осенью 1930 г. ученые-аграрники.