Нас подняли и потащили.

Уже стоя в дверях, я в полной мере оценил размах побоища.

Пролом в стене…

Трупы…

Липкие, припорошенные белой пылью лужи на полу…

Оторванные руки в дальнем углу все еще сжимающие пистолет…

Стены, испещренные оспинами пуль…

Тело женщины посреди комнаты…

Деловито обсуждающие последние события люди с оружием в руках…

Голова закружилась, и я с трудом подавил накативший приступ тошноты.

Ч-черт! Да кто они такие? А она?

Спрашивать в слух я не решился, так как косые взгляды в нашу сторону выглядят не особо дружелюбно Лучше уж молчать.

На пороге нас и наш эскорт почти сбила с ног невысокая девушка в коротенькой юбке и белоснежной блузке. Оглядев комнату, она с криком ринулась к безрукому трупу.

– Сенечка, любимый! – жалобно простонала она, обнимая окровавленное тело, и не обращая внимания, на появившиеся на белой блузке темные кляксы.

Абсурдность и нереальность происходящего конкретно давит на психику. Глянув на Шурика, перепачканного в крови и еще чем-то, понял, что ему не лучше. На его лице блуждает неуместная и немного дурковатая улыбка.

– Почему? Почему он? – рыдает девушка. Ее слезы оставляют чистые дорожки на покрытом вездесущей пылью лице охранника.

Окружающие молча отводят глаза.

Девушка обернулась и взглянула на нас. Не смотря на слезы горя глаза полны ненависти. Мне стало страшно. Женщина в таком состоянии сделает, что угодно и вряд ли ее кто-то остановит.

– Ненавижу! – простонала девушка и бросилась на нас.

На последнем метре ее перехватил отставник, но все же до моего лица ей удалось дотянуться. Щеку пересекли две пылающие полосы глубоких царапин.

– Все хватит, хватит, – поглаживая ее по голове, отеческим тоном успокаивает отставник.

Судя по всему кроме него больше никто оживать, не собирался. А жаль…

Совсем непонятно то, что наиболее сильное чувство жалости я испытываю не к охранникам, погибшим при исполнении какого-то своего долга, а к их убийце.

Сфокусировав расплывшееся от жжения царапин, зрение на женщине и слизнув с губы капельку набежавшей крови, я ощутил дикий прилив жалости.

«Она же мне никто, абсолютно никто!» – убеждаю себя и стараюсь подавить рвущуюся откуда-то изнутри волну чувств.

Но чувство боли утраты и отчаяния все сильней и сильней пульсирует в груди. Наверное, такое чувствует новорожденный в момент перерезания пуповины идущей к уже мертвой матери.

«Матери? Какая глупость!» – борется рассудок с реальностью.

Чувство потери частички себя становится невыносимым. Если бы не руки конвоиров я бы бросился к ее телу. Обнял. Прижался бы грудью к ее мертвой плоти, пытаясь отдать часть собственной жизненной силы. Все, все что угодно лишь бы она жила.

Не в силах бороться с обуявшими меня чувствами я ринулся, увлекая за собой охранников.

– Машен! – вырвался из моих легких крик. Я повис, пытаясь приблизиться к телу, на руках конвоиров. Мускулистые охранники лихо заломили мне руки за спину, так и не дав приблизиться к женщине.

Шурик утупил в меня непонимающий взгляд, но мне сейчас все равно.

Умерла Машен! И это главное!

Машен это ее имя… Оно всплыло в мозгу в пик отчаянья. Что оно значит, и откуда взялось я не знаю, и в этот миг знать не хочу.

– Это он, – довольно произнес отставник, прижимая к груди плачущую девушку. – Тем лучше… Теперь можно обойтись без экспертизы.

Его слова немного привели меня в чувство и вернули к реальности.

«Меня убьют!» – вспомнился его приказ.

Чувство юмора ушло в коматозное состояние.

Оглянувшись по сторонам, вижу в глазах окружающих страх. Они, вооруженные до зубов в количестве человек пятнадцать как минимум, боятся меня, безоружного, бессильно висящего на руках здоровенных охранников. Боятся, как боится здоровый человек чумного.