Таксист нас уверяет, что центр принимает круглосуточно и везёт в приёмный покой. Все двери закрыты. На мой стук выходит кто-то в белом халате и, не стесняясь в выражениях, языком школьной технички объясняет мне, что «ходют тут всякие, топчут, сидите и ждите восьми утра под дверью, холопы».

Укутываю Арину в свою кофту и ветровку, она засыпает на мокрой скамейке.

Спустя 10-15 минут открывается соседняя дверь и другой кто-то зовёт меня войти и подождать начала работы в коридоре. Спасибо тебе, Человек.

Заношу и устраиваю спящую Арину на стульях в коридоре, охранник разрешает убрать чемоданы в камеру хранения, пытаюсь дремать, но сна нет.

У Кургана с Москвой разница плюс три часа. В час ночи вылет, в шесть утра прилёт с расчетом, чтоб в 8 утра быть в больнице. В небе 2,5 часа – весь полёт навстречу рассвету. В следующий раз я забронирую гостиницу на сутки и дам нам выдохнуть, потому что поступление – отдельное длительное действо, в котором ты ещё не актёр, но уже и не зритель. С территории уходить нельзя – ты без пяти минут пациент, в кафе внутри тебе ещё нельзя – ты ещё не пациент. Везде пришлось просить: пожалуйста, пропустите, разрешите накормить ребёнка.

Мы зашли в приёмный покой в полседьмого утра.

При том, что были первыми в очереди, в отделение попали в 3 пополудни.

И после всех кругов приёмного покоя первое, что я увидела – десяток детей на костылях и в ходунках, гоняющих мяч по коридору.

Второе – наша одна на двоих с Ариной койка напротив туалета в переполненной палате. Мамам отдельное место не положено.

Меня накрыло нервным срывом.

Я рыдала, умоляла врача за любую доплату выделить нам отдельную палату. Одноместные платные люксы были, но как назло именно в тот день все они оказались заняты. Наверное, только дикая усталость не дала мне в тот же час забрать ребёнка и вещи, вызвать такси и уехать обратно в аэропорт.

Внезапно легко успокоила меня палатная медсестра: она спокойно взяла меня за руку и сказала: «Пойдём, где покажешь мне пальцем, я тебе бесплатно постелю. Главное, найди место».

Я сдулась как уставший шарик. Потом уже организовала из пледа нам с Ариной подобие палатки, чтоб общий свет не мешал отдыхать, познакомилась и подружилась с соседками по палате и в дальнейшем ни разу не пожалела, что попала именно в эту палату. Но в тот момент я выдала обалдевшей от привалившего счастья Арине телефон в бесконтрольное пользование и часа на три просто отключилась.

Обследовали Арину долго.

Обычно в больницу поступил, наутро сдал свежие анализы, на следующее утро уехал в операционную. Здесь было не так.

МРТ, КТ, ноги отдельно, шея и позвоночник отдельно, и день за днём тишина, только бесконечные вызовы к специалистам без каких-либо комментариев. На четвёртый день я сопоставила удивление жителей отделения и уже даже медперсонала: «Вас что, ещё не прооперировали?», – и припёрла врача к стенке.

Или объясните причину задержки, или отпустите нас домой: зачем мы тут живём просто так?

Оказалось, им не нравятся снимки Аринкиной шеи. Диагноз очень многогранный, частая история – сужение позвоночного канала. Отсюда и гидроцефальная голова, и нарушенная мелкая моторика, и потери равновесия, и много что ещё.

Так вот, если смотреть на снимки и не смотреть на ребёнка, то ребёнок должен лежать и вяло пошевеливать лапками. Ни о каком держании головы, тем более ходьбе или рисовании речи нет. Собственно, именно это нам и пророчила невролог в отделении неонатологии, где мы провели первые два месяца Аринкиной жизни.

Не уверена, что нынешние возможности дочери целиком моя заслуга, но трудились первые два года жизни мы много и упорно, остальное сделал потрясающе пластичный детский организм и жажда познания. Нам собрали консилиум из невролога, хирурга, психиатра и кого-то там ещё. Все они пришли в палату, посмотрели, как Арина держит уголок и шпагат в висе на перекладине, глянули на раскраски и коробку с бисерными недоделками, задали несколько вопросов в духе «сосчитай ножки у стула» и дали допуск на операцию с пометкой о необходимости дополнительно фиксировать шею. На всякий случай.