Мечутся фигуры в белых халатах поверх шинелей, в шапках.

– Санитар! Дай каску!

Каску… Немецкие каски вместо подкладных суден. Вон несет санитар сразу две – к двери на улицу – вылить у крыльца.

Разыскали перевязочную. Очень большая комната. Такой же дым, туман, холод. Посредине стоит бочка, труба тянется далеко в окно. Вокруг печки кучи дров, две скамейки. Сидят раненые. Три стола, на них перевязывают одетых. Две сестры устало передвигаются, халаты поверх шинелей, в шапках. Врач в такой же одежде сидит за столиком и заполняет карточки. Тут же стоит автоклав, отгороженный вешалками, на них висят шинели.

Санпропускник есть, но заложен ранеными. Воды нет. Пить разносят в консервных банках.

Второй этаж еще почти пуст. Окна заделаны, бочки поставлены, кое-где топятся. На третьем этаже потолки ниже, печек нет, окна заделывают солдаты из саперного батальона.

Теперь все ясно. Пошли искать начальство ЭПа. Нашли начмеда. Пожилой, измученный, небритый доктор.

– Мне приказано к 12.00 передать раненых. После полудня начинаем работать на новом месте. Начальник уже там.

Передача состоялась. Доктор просто сказал, что в здании лежит около двухсот раненых, ежедневно они, ЭП, будут давать нам еще примерно сто.

Эвакуации пока нет, потому что возят на Алексин, а мост взорван и раненых переводят по льду. Дрова можно брать где-то около лесопилки, а воду нужно возить в бочках из реки.

– Засим будьте здоровы! Раненые говорят, что бои тяжелые.

Упрашиваю:

– Вы хотя бы сегодня нам не направляйте новых. Только сегодня.

– Не обещаю. Там у нас, наверное, еще хуже. Так что… сами понимаете.

Через час они свернули перевязочную и уехали.

Что делать? Ответ ясен: убирать кал и мочу. Напоить. Согреть. Накормить. Только потом – предусмотреть кровотечение, заметить газовую, чтобы ампутировать, выловить шоковых и попытаться помочь. В последнюю очередь – перевязки и обработка ран для профилактики инфекции и заживления.

Начальник не приехал. Комиссар не знает, не может.

Пришлось мне командовать. Вызвал хозяйственников, старших сестер и аптекаршу.

Оказалось еще хуже, чем думал. Простыни есть, а подушек нет. Миски есть, ложек нет. Крупы тоже нет. Аптека не приехала. («Никогда больше не доверюсь начальству. Никогда!»)

Начпроду приказал накормить. Рябову – организовать прием.

После этого началась работа. То есть ничего радикального и быстрого не совершилось, но дружинниц из соседних домов навербовали, привели, поставили на каждую палату по два человека и обязали обслуживать круглые сутки. Обещали кормить.

Такими мерами освободили мужчин для заготовки дров, чтобы воду подвезти, за продуктами съездить, чтобы новые палаты осваивать – раненые не переставали прибывать. Котел в прачечной затопили, начали варить гречневый суп. Пришлось идти по дворам просить посуду – ведра, ложки.

Самое трудное было наладить отопление. Дрова сырые, тяга в бочках плохая, дым просто жить не дает. Промерзшие стены сразу покрылись влагой и дали туман. Разломали пару сараев в соседних домах.

Наконец, осталось мое собственное дело – хирургия.

С Залкиндом договорились сохранить старые бригады, как в Подольске, и он уже выйдет на ночь.

Перевязочную развернули пока в той же комнате, где была. Только дрова подобрали посуше. Расставили сразу семь столов – это важно для лежачих раненых.

К трем часам начали работать.

Я пошел с беглым обходом. Тягостная картина. Да, это пока даже не Подольск. Почти неделю лежачих раненых собирали в ППГ и МСБ в Сухиничах, Мосальске, Мещерске. До того лежали по хатам в деревнях. Только три дня назад их начали перевозить в Калугу. Большинство раненых были не обработаны – много дней их не перевязывали, повязки промокли. Кроме того, они были очень измучены. Полтора месяца идет изнурительное наступление по морозу, обозы отстают, питание плохое – больше на сухарях. Горячее редко. Селения сожжены, спать негде – замерзнешь. Мороз затрудняет любое наступление, и наше тоже. Немцы теперь в более выгодном положении – у них опорные пункты, цепляются за каждую деревню, контратакуют.