Начинаем укладываться. Так или иначе, надо уезжать. Раненые, что не могут идти, смотрят на наши хлопоты с опаской: не оставим ли их?

Нет, не оставим. У нас машина и еще шестнадцать подвод. Если имущество бросить, можно всех взять.

Смотрю, как девушки свертываются, пакуют ящики.

Хорошо пакуйте. Где и когда еще будем развертываться? Немцы бросали листовки: «Сдавайтесь, через неделю Москва будет взята! Война проиграна!».

В семь часов комиссар привел подводы. Много мужиков приехало, около полсотни телег. Лошаденки, правда, слабые.

Началась сутолока погрузки. Я смотрю оперированных – как будто все в порядке. Никто не жалуется. У кого, может быть, и болит, но терпят. Боятся, чтобы не оставили.

Накладываем сена в телеги. Лежачих – по двое, к ним еще по двое сидячих. Мужики ворчат – тяжело. Ничего, не галопом поедете.

На свои крепкие, проверенные телеги грузим имущество. Страшно много имущества появилось. Одеял, белья, подушек, продуктов. Обросли. Готовились зимовать на 1000 коек. Физиотерапию, ванны готовили. Все это к черту теперь.

В девять часов обоз тронулся.

Отступление за Москву

Уехали. Еще слышен скрип телег и говорок. Мы немного задерживаемся. У нас машина, мы еще должны подождать подводы, чтобы погрузить остатки имущества.

Сидим с начальником в саду под яблоней. Падают желтые листья. Пора тоски. Странная пустота в голове. Будто окончилось что-то в жизни…

Восемь немецких бомбардировщиков летят на восток. Не быстро, не высоко, спокойно. Безразлично летят – просто долбить станции, дороги, может быть, и санитарные поезда. Не боясь никого.

И тут – наш, родной «ястребок», И-16. Он один, и мчится прямо на этих. Один! Стреляет – видны трассирующие пули. Пролетел между ними. Задымился бы хоть один фашист, упал.

Нет, летят. «Ястребок» повернулся, сделал петлю. Слышна стрельба.

– Ну, улетай, что ты сделаешь один, улетай!

Это мы кричим, как будто он может услышать.

Но летчик снова делает заход и прямо сверху пикирует на немцев. Снова короткая сильная стрельба – все они стреляют в него, в одного.

– Он просто ищет смерти!

Истребитель не вышел из пике. Загорелся, черный дым и падает где-то за холмами. Парашют не появился.

Стоим, растерянные, потрясенные, слезы в глазах и даже, кажется, текут.

Они пролетели над нами, как утюги, не нарушив строя. Будьте вы прокляты!

Нет, никто не поднимал кулаков и не сказал этих слов, мы все не любим слов. Но каждый подумал, уверен. В голове вертится: «Безумству храбрых поем мы песню… А может, это не храбрость, а отчаяние?».

Уезжаем, когда уже стемнело.

К Козельску подъехали часов в одиннадцать. Темный, тихий городок, одноэтажные домишки.

Вокзал вяло дымится, под ногами обломки кирпича, щепки.

Все призрачно, замерло.

Разыскали коменданта. Совершенно измученный человек, черный, охрипший, еле отвечает на наши расспросы.

– Все. Наработались. Два часа назад отправили последний эшелон. Нет, всех не погрузили. Пошли пешком…

Обоз догнали в большом селе Каменка. Он остановился на ночевку, съехал с дороги, и мы чуть не промахнули дальше.

…Утро 6 октября. Погода испортилась. Выхожу на двор – снег везде. Вот тебе – на! Вчера еще было сухо и довольно тепло.

По деревне движение – выдают сухой паек, кухня сготовила баланду. Поэтому все тянутся с котелками, с кружками к большому двору, где посередине возвышается походная кухня. Над ней, еще выше, Чеплюк с длинным половником.

Часов в десять по улице прокричали посыльные:

– Выезжать! По коням!

Легкораненых собрали впереди. О строе уже не поминали, могут и «послать», все злые и усталые. И считать не стали.

Обоз растянулся на полкилометра. Подводы перегружены, медицина идет пешком. Даже толстая аптекарша.