Когда вернулся Синтаро с солью и алюминиевой миской, Юрьян успел расчистить стопу от свернувшейся крови. Из раны сочилась кровь, но поскольку тело Изаму было холодным от долгой поездки, кровотечение было не сильным. – Разожги пока костёр, не путайся под ногами, – командовал Юрьян, обращаясь к Синтаро. – Шевелись, иначе твой друг окоченеет. А потом собери живицы, вон с той пихты, только живо, живо! Возьми банку консервную, снегом почисть, и прокипяти. Много не сыпь, на донышко, чтобы пропарило, а то до вечера не нагреешь. Наскреби смолы и нагрей. Крышку банки на палку накрути, чтобы не обжечься.

Костёр уже пылал, когда Юрьян ниткой не туго перемотал рассечённый ровно по вдоль палец, соединив две половинки, а затем поместил ступню в миску, пересыпал рассечённый палец солью, и там держал его, пока кровь полностью не остановилась. Всё это время Синтаро не находил себе места от трясучки, но при этом тщательно исполняя все команды бригадира. Часовой всё это время с любопытством наблюдал за всеми, и курил, грея руки от пламени костра.

Когда смола нагрелась, превратившись в густой кисель, Юрьян вылил всё содержимое на палец, подложив под него кусок бересты, и тут же перемотал бинтами. После этого ногу поместили в валенок, предварительно разрезав его повдоль. Всё это время Изаму лишь стонал от боли, лицо его было бледным и мокрым от холодного пота. Если бы не костёр, то он мог быстро замёрзнуть, и для Синтаро было удивительно осознавать, как Юрьян мог всё это предвидеть, и так быстро принять нужные решения. После проведённой операции, он в телогрейке, с разорванной рубахой, проработал до конца смены, и когда все грузились в сани, был разгорячённым и почему-то довольным. Изаму до погрузки просидел у костра, самостоятельно поддерживая его сухими ветками, которых натаскали зеки: так распорядился Юрьян. А вечером в отряде он был под пристальным вниманием товарищей, кто-то даже шутил, предлагая сделать костыли. Его хлопали по плечу, всё ещё бледного от пережитого шока, говоря, что это боевое крещение, и если палец не срастётся, то у него будет не пять, а шесть пальцев. Синтаро показалось, что после этого случая к ним, стали относится по-другому, больше замечали, шутили, давали советы, если это касалось работы, особенно Юрьян. Через две недели, на удивление всего лагеря, палец сросся, и Изаму вышел на работу, всё это время проводя в бараке на должности дневального.

К концу зимы Синтаро уже сносно говорил по-русски и почти всё понимал, особенно когда кто-то ругался. Брань возбуждала его и вселяла надежду на то, что всё окружающее его великая мистификация, а народ вокруг притворяется. Но однажды ему пришлось осознать, что мир вокруг настоящий и может его раздавить, как мелкое насекомое. В конце смены, когда он остался один в цехе, к нему подошли трое. Это были недавно прибывшие в отряд уголовники, имевшие статус «сук». Синтаро уже хорошо усвоил, что в лагере есть два вида уголовников: так называемые «чесняги», те кто ни при каких обстоятельствах не работал, паразитируя на безвольных заключённых. Другие относились к « сукам», которые не чурались работы, но делали её из рук вон плохо, выполняя дневную норму за счёт других, и получая за это трудодни. И у тех, и у других на счету были деньги, на которые они отоваривались в лагерном магазине и жили припеваючи. Однако, между ними существовала неприкрытая вражда, доходившая порой до поножовщины, которая прекратилась лишь с приходом нового начальника лагеря. В отряде «суки» держались особняком, работу не любили, используя любой повод, чтобы остаться в бараке, и выискивая среди окружения отщепенца, чтобы притянуть к себе, а затем незаметно сесть ему на шею, а если можно, опустить. Если таковой отыскивался, то они незаметно превращали его в раба. У уголовников водились немалые деньги, за которые охранники через проволоку проносили им курево и спиртное.