Яна никогда не указывала мне на недостатки. Ей вообще будто бы и не было до них дела. Тогда это удивляло. Я попала в непривычное положение и судорожно искала выход. Впрочем, он нашелся сам. Раз не обижают меня – обижать буду я.

Надо сказать, поначалу я не понимала, что делаю, когда мимоходом пыталась задеть Яну. Натура «воздушная», немного «не от мира сего», она делилась со мной своими идеями, показывала стихотворения и рассказы, а я высмеивала их, не допуская открытой грубости, и все-таки подразумевая укол в каждом слове. Но удивительно – ничто ее не задевало. Она была выше этого.

Она писала мне стихи. Я их храню.

«Девочка, которая смотрит на ворон». Тогда меня знатно повеселила эта фраза. Я вцепилась в нее, как бульдог в ненавистную шею:

– Ну что? – спрашивала Яна, готовясь выслушать замечания и принять любую критику, но все же надеясь на похвалу. В нашей дружбе быстро наметился лидер – я, что здорово льстило самолюбию. Хвалить Яну было нельзя. Никогда. Хвалить ее – значило признавать за ней место в «поэзии». Единственным и главным поэтом должна была быть я.

– Как тебе сказать, – (драматическая пауза и тень пренебрежения на лице), – Не бог весть что…«девочка, которая смотрит на ворон»? Выбивается из ритма! Почему не «девочка, смотрящая на ворон»? И потом, причем здесь это? К чему тут вороны? Почему не сороки?

А все же тогда она точно подметила. Я и есть девочка, смотрящая на ворон. Считающая их и обсчитывающаяся…

Но вернемся к нашим Баранам, Барсикам и прочим млекопитающим. Итак, начало учебного года – все шуруем по кабинетам, так сказал директор и пора бы познакомиться с собратьями по несчастью. На весь класс «Б» пять девочек…физмат лицей. В новой тогда еще школе, шаражке, конторе клинических отмороженных идиотов и просто болванов, я впервые. А премьерный выход на сцену либо повальный, либо провальный, и при виде меня повалит всех! Я (как обычно) стану загадочной и прекрасной, строгой и неприступной! Буду всегда сидеть за первой партой, записывать все-все-все, и все-все-все знать, и ни с кем, никогда, ни при каких условиях не заговорю! Каждая собака, глядя на меня, будет думать: «Интересно, что же творится в этой умной, молчаливой голове?!»

Надо сказать, оставаться молчаливой этой «умной голове» оказалось непросто. Скрепя зубы, она держалась уже четвертый урок, тихо ненавидела первую парту, красивую новенькую тетрадочку по физике и не менее красивую синюю ручку с желтым утенком на колпачке. Голова упрямо косила правым глазом в сторону портфеля, где лежали тетрадь со стихами и альбом с рисунками, в то время как левый начинал понемногу подергиваться при слове «вектор», а синяя ручка, игнорируя команды мозга, выводила на полях большеглазые рожицы. Потому, когда прозвенел звонок, я тут же вывалила на стол художественные принадлежности. Для полного счастья не хватало удовлетворить настойчивый зуд языка, требовавшего, чтобы его срочно почесали о какой-нибудь, уже совершенно не важно какой, разговор. И тогда, о чудо, на горизонте возникла светловолосая макушка, серьезные синие глаза… Вернее, глаза-то были голубые, как могло показаться и, скорее всего, и показалось мне тогда. Позже я имела возможность хорошо их изучить – эти Самые Синие На Свете Глаза. Настолько синие, что, если бы сама не видела, решила б: такие бывают только на картинках, но сверху синеву покрывала паутинка небесно-голубых прожилок-завитков. Не знаю, правильно ли считать, что глаза – зеркало души, но убеждена, что, когда ближе узнаешь человека, мелочи полюбившегося образа обретают особое значение. Никогда больше мне не доводилось встречать такого безукоризненного спокойствия во взгляде, такого и так много: пожалуй, при желании, его можно было черпать и раздавать нуждающимся. В этих глазах можно было находить уверенность, которой у меня никогда не хватало… Сегодня я знаю, как они выглядят, когда усталые и безжизненные. Мне неизвестен и, как выяснилось, никогда не был известен наверняка способ заставить кого-то быть счастливым. Но нет ничего страшнее, чем смотреть, как плохо человеку, которого ты чувствуешь достаточно хорошо для того, чтобы ощутить его боль, но недостаточно для того, чтобы помочь.