Мы еще препираемся какое-то время перед закрытыми вратами эдемского сада. Не сложилось. Он наседает, я отталкиваю его руки, отворачиваюсь от его губ. На эту полулюбовную возню уходит какое-то время, а вместе с ним и запал желания. Мы возвращаемся к машине и едем назад, почти не сказав друг другу ни слова.

Я прошу его высадить меня у супермаркета. Он заворачивает на стоянку. Останавливает «Мерседес» там, где началась наша поездка к вершинам гор, к пику неслучившегося наслаждения.

– Ты сказала «не судьба», а я тебе скажу, что, если бы это не было судьбой, мы бы не оказались в одно и то же время в одном и том же задрипанном отеле. Все СУДЬБА. До вечера, – и он, перегнувшись через меня и коснувшись щекой моей щеки, потянулся и открыл мне дверь, – я сказал: «До вечера».

Вечер. В пансионе подают ужин. Я сижу за уже ставшим моим столом у окна и жую свиной эскалоп с гарниром из вареной картошки и тушеных овощей, запивая все это домашним грушевым сидром. Через стол от меня те же мама и дочь-подросток автоматически накалывают на вилки еду и отправляют ее в рот. Сегодня они без телефонов, но так же сосредоточены – каждая на своем и молчаливы. В этом молчании чувствуется какая-то нервозность. Поссорились, что ли?

Столик, за которым завтракали Жерар и Лорна, пуст.

Я пытаюсь понять, чего я хочу. Роман мне явно не нужен, легкая интрижка за спиной у курицы-жены тоже как-то дешево выглядит, но и против природы не попрешь – Жерар очень привлекательный мужчина, да и на себе я еще крест не поставила. Может, все-таки впустить его сегодня ночью?

Хозяйка предлагает мне пополнить стакан, но я решаю, что добавка сидра сделает свое дело и я не услышу тихий стук у двери моего номера. Наоборот, я прошу кофе, и когда она возвращается к моему столику с чашкой в одной руке и кофейником в другой, я как бы между прочим киваю на столик через проход и спрашиваю:

– Что? Канадцы уже съехали?

– Нет, фрау Фокс. Мадам Корбо приболела, и месье Корбо заказал ужин в номер.

– А-а-а, – тяну я, – заботливый…

– Да, они такая красивая пара. В смысле – так заботятся друг о друге.

Мне нечего сказать.

Я, не зажигая света, стою у окна своего номера. Из темноты лучше видно, что происходит на освещенной улице. Как и водится в маленьких провинциальных поселках, уже к девяти вечера улица замирает. Редкие машины (в основном такси) еще проезжают иногда, но пешеходов нет совсем. Тем не менее в двух окнах небольшого магазинчика – кажется, он работает круглосуточно и специализируется на товарах первой необходимости: лекарства, детские подгузники и питание, соки, шоколад, чипсы, сигареты и почему-то живые цветы, – горит свет. Я днем на него и внимания-то не обратила, а теперь на всю улицу только над его дверью горит вывеска, и в светящемся окне мне видно продавца – немолодого дядечку. Он устроился на высоком стуле в углу у прилавка напротив двери. С этой позиции ему хорошо видны и сама дверь, и ближайшие к ней товары. Он читает что-то в планшете. Уже почти ночь. Я устала прислушиваться к шагам в коридоре, тем более что отель полупуст и на моем этаже из трех номеров занят только один – мой.

«…Так заботятся друг о друге». Фраза застряла занозой у меня в голове, и я, как часто бывает с занозой, сначала расчесываю больное место, потом мажу каким-то болеутоляющим кремом, не понимая или не желая себе признаться, что сама она не вылезет из уже начинающего торкать пальца и что рано или поздно придется взять иголку, опустить ее во флакон с одеколоном и, расковыряв кожу вокруг «инородного тела», поддеть его и вытащить. При этом надо до боли сжимать ранку, выдавливая вместе с занозой все до остатка: и чтоб кровь вышла, и чтоб гной…