Когда вчерашней ночью Маруся приехала за ним на такси, Саня не то чтобы расстроился – растерялся. Он надеялся одинокой дорогой разобраться с мощным чувством тревоги, захватившим его у сестёр. Причин было несколько, но сильнее всего его волновала Софья.

Ему всегда казалось, что он знает сестру лучше, чем самого себя, – со всеми тайными и явными устремлениями, привычками, жестами, «пунктиками» и «тараканами». В ту ночь глаза у Софьи были словно повёрнуты внутрь. Она говорила как обычно, привычным образом вскидывала брови, но этот глухой, воткнутый в глубь себя взгляд не мог не испугать Саню! Только однажды он видел у неё такой – когда в летнем волжском отрочестве их неразлучный друг и по совместительству родственник Болеслав объявил, что переезжает с матерью в Варшаву. Саня боялся тогда за сестру, молчаливо влюбившуюся в своего троюродного брата. Ему хотелось немедленно сделать что-то такое, чтобы Сонины глаза ожили, посмотрели наружу.

Так и вчера, проснувшись головой на журнальном столике, Саня сразу же понял – глаза сестры нехороши и из сердца течёт тоска! Спросил, но она сказала «Не сейчас». Спорить бессмысленно. Саня сделал заметку в памяти – позвонить и выяснить завтра.

А завтра был день, хмуроватый и мокрый, хорошенько отмытый вчерашней вьюгой и выпущенный с непросохшими щеками на волю, бродить по лужам. В окно кабинета, на манер Снежной королевы, только весело и безобидно, заглядывала весна, лопотала синичьим голосом, прикладывала к стеклу мокрый нос.

Мимоходом Саня припомнил, что обещал забежать к Николаю Артёмовичу, знакомому старику, сломавшему в прошлом году шейку бедра да так и не поднявшемуся. На днях что-то там у него стряслось с коляской… И ещё хорошо бы успеть к Нине Андреевне – забрать документы на медаль ко Дню Победы. Сама-то она не дойдёт, а больше некому.

Конечно, после всех дел, ближе к ночи, он вспомнил бы и о Софье, но она позвонила первая. Её звонок раздался точно в паузу между двумя пациентами, когда терапевт Спасёнов включил телефон – ответить на многочисленные эсэмэски жены.

– Саня, ты после работы свободен? Очень нужно! Посидим где-нибудь? – спросила Софья отрывисто и поспешно, как будто боялась, что связь прервётся и не восстановится уже никогда.

Сразу договорились о встрече, вот хоть здесь, в кофейне на углу. А потом Саня перезвонил: давай лучше дома! После его ночного отсутствия Маруся просила хотя бы сегодня не отлучаться.

– Хорошо. Мне всё равно, – сказала Софья, сдерживая закипавшие слёзы. Ей не хотелось в Марусин дом, тем более что признание, которое она собиралась сделать, требовало уединения. Несколько минут она тешила себя сладкой мечтой – ворваться и завопить на невестку: «Прочь с дороги, глупая курица! Ты хоть понимаешь, что у меня беда! Не смей разлучать меня с братом!» Но ведь Сане потом отдуваться.

Ехала к нему плача. Потерявшаяся девочка у метро мелькала перед глазами, обретая любимые черты Серафимы.

Как и предполагала Софья, уединённо поговорить оказалось негде. В большой комнате играла Леночка, в спальню посторонним входить не полагалось, а на кухне, куда Саня привёл сестру, Маруся собралась варить кашу. «Я быстро сварю и уйду», – кротко сказала она. К сожалению, ей редко удавалось приготовить блюдо с одного захода. Так и на этот раз, «первая попытка» оказалась подгорелой и переслащённой.

Пока Маруся драила кастрюльку, Софья вышла в гостиную. Чужой дом брата, увиденный словно впервые, ошеломил её.

До женитьбы Саня был ужасен в быту. Сказать точнее, стоило ему уехать из отчего дома, как «быт» исчез совсем. Вместо него образовалось гулкое пространство с окном на лес. Его заполнили стенной шкаф, жёсткий диван-кровать, письменный стол и подаренный кем-то робот-пылесос, неутомимо поддерживающий чистоту в пустом жилище. Саня полюбил сложившийся «минимализм» и просил сестёр не рушить его попытками обустройства. Единственное, о чём он жалел: пылесос не умел застилать кровать и хотя бы раз в год мыть окна.