С мачты уберу растяжки – уж больно воют. Никуда она не денется, а на мой НП, на качающуюся мачту, залазить будет еще интереснее.

Мираж каких-то островов на западе.

Ветер точно над мачтой. Когда опускается ниже – мачта начинает выть.

Вчера была моя одноглазая медведица с медвежатами. Она очень осторожная: «Тру-тру-молчок…» А они снуют и снуют как челноки: «П-ш-ш!»

Один по сугробу даже на крышу залез и грохнулся: «Б-бамсс! У-йааа! Больнооо!!» Она ему: «Р-ррр! Не скули, Умка!»

Чайки носятся удивительно, не сталкиваясь. Снег сверкает. Будто не было снежно-ветрового заряда. Такой в походе заметёт следы и кукуй две недели – пожирай ценные продукты. К сожалению, на моей адмиралтейской верфи нельзя сделать через торосный буер. А идея интересная. В примитивном виде – идешь через торос и мотобуром закрепляешь ледовый якорь, и буер вытягивает лебёдку и перебирается через торос. Более сложно – робот-льдозакрепитель, можно и парус-винт (он работает то, как ветряк, то, как парус, складывая винты, а то винт меняет положение и переносит судно через торос вертолётно, конвертопланно). Нужны лёгкие кумуляторы, кевлар, и конечно, чипсы.

Все брёвна поскрёбаны медведями. Один скребётся возле моей головы в сорока сантиметрах через стенку – неужели чует. Али ёнто кака-то духовна обчность?

Мачта воет. Дом сжимается: «Оххх!» в ромб, хоть и укреплён тросами. Как бы перетаптывается.

Потом наползут туманы.

Уйдут медведи.

***

В этом году льды даже в ураган не отходят от Острова. Иногда мне даже кажется, что Остров плывёт по воле ветра.

Я, наверное, схожу с ума. Вчера мой остров вертелся или звёзды над ним.

Лето, как открытый бункер с золотом, мчалось всегда стремительно. Походы в тундру. Моллюски, купание в ледяной воде (внизу лёд – и здесь на Острове), охота, стрельбы хариусов (Вовка опустил ствол в воду, и тот оторвало напрочь), зелень, лук, черемша, скалы, когда бежали из лагеря, старый корабль, Магадан, Певек, Тикси, Анадырь – одно за одним, до высоток Москвы, а тут день за днём…

Дерево оттаивает, а потом скрипит, замерзая, и снова оттаивает. Дел-то, море! А такое ощущение, что уже зима и надо впадать в спячку. Нужно шить балахон. Разобрать сарай на растопку. Боюсь, что вот так вот уйду. Сошёл с ума и ушел от продуктовой точки. Брёвна чуть ли не из корабельной сосны, а тут нужна лиственница. Через сто лет он рассыплется в труху, и под ней найдут мою скульптуру, изваяние на фоне заката.

Гагары орут как человеки. Будь-то, акулы их кромсают. А белуха только сопит, как старый мафиози, которого в ванной топят подкупленные любовницы. Такая весёлая стайка. И кровь на воде. В джакузи топят с хохотом, с визгом. А каково ему уходить из жизни от красивых девичьих рук? Главная отвлекается – ей звонит сын «босса». Телефон у неё с гарнитурой, но она по привычке подносит к микрофону – красивая, загорелая, сисястая (общая красота, начиная с мизинцев): «Да-да, всё в порядке! Сейчас кончим!» Опять его ножом, ножницами тыр-тыр-тыр! И в глаза ему: «Умри!»

Всех бы их так!

После двух дней на воздухе, без жилья, проведенных в городе или на благодатном юге уже не беспокоишься, где «бросишь тушку». Где-нибудь.

В тайге – после пяти дней. В сырой тайге – через семь. В зимней – через девять. Лишь бы топор был.

Другое дело – в Арктике. За тобой ведь остаётся след. Даже занесенный снегом, он – ниточка, бродящего в поисках пищи хищника. В армии на посту накрывался дождевиком и спал, а теперь страшно. Тогда надо было бояться. Дождь – подходи и бей по башке – нет, не боялся. Спецназ чеченцы окружили, и не один не сдался – вот люди!