– Только представь себе: вот ты Уильям и ты видишь тебя в витрине, слышишь, как ты поешь этот твой гимн или молитву, ты знаешь, о чем я, – говорила Фемке. – Как там это: «Приди ко мне, дыхание Господне» – так, что ли? – Фемке знала и мелодию и тут же напела ее. – Это шотландский гимн.

– Англиканский, если точнее, – поправила Алиса. – Это он тебя научил?

– Он научил ему всех шлюх из Аудекерк. Он играл на органе, а они пели. Я уверена, он и тебе его играл, а ты пела.

– Мне незачем доказывать, что Уильям любил меня, – тебе-то мне уж точно ни к чему это доказывать, – сказала Алиса.

– Мне? Да при чем здесь я? – удивилась Фемке. – Себе – вот кому ты должна это доказать! Ведь Уильям не сможет это так снести, правда же, если вдруг ты выйдешь на панель и снимешь клиента, а потом еще одного и еще парочку. Не сможет, конечно, – но при одном условии: что ты ему небезразлична.

– Не надо при Джеке, – сказала Алиса.

– Ну так найди Джеку няню, – посоветовала Фемке. – У тебя же есть подружки в квартале красных фонарей.

– Спасибо, что приняла нас, – сказала Алиса и только тогда взяла Джека за руку.

Они прошли вниз по Бергстраат и вошли в квартал красных фонарей, попав на площадь Аудекерксплейн. Стоял ранний вечер, только начало темнеть. Орган Аудекерк безмолвствовал, но во всех витринах и дверях стояли женщины, словно знали, что к ним идут Алиса и Джек. Там была одна из пожилых, по имени Аня, она то дружила с Джеком и мамой, то нет. Наверное, в тот вечер она решила с ними поссориться, потому что как раз напевала мелодию «Приди ко мне, дыхание Господне». Была в этом какая-то жестокость.

Там ведь и мелодии толком нет, это просто молитва, только ее поют, а не читают, слова тут важнее музыки. Это была очень простая вещь, и Джек считал, что она прекрасна, как все простые вещи; а еще это была любимая мелодия мамы.

Затем они прошли мимо Маргрит, из молодых, она всегда обращалась к нему «Джеки», но на этот раз ничего не сказала. Затем они увидели Аннелис, Гадкую Нанду, Катю, Злючку Анук, Миссис Мис и Рыжую Роос; все как одна напевали «Приди ко мне, дыхание Господне»; Алиса не обращала на них внимания. Слова знала одна только Старуха Иоланда.

– Приди ко мне, дыхание Господне, – пела она.

– Ты ведь не сделаешь этого? – спросил Джек маму и затем солгал: – Мне наплевать, увижу я его когда-нибудь или нет.

– Это я хочу его увидеть, Джек, – кажется, сказала в ответ Алиса. А может быть, она сказала и так: – Это он хочет тебя увидеть, Джеки.

Алиса пересказала идею Фемке Тату-Петеру, одноногий стал ее отговаривать. На правом бицепсе у Петера жил Дятел Вуди, и Джеку казалось, что даже дятел не хочет, чтобы мама пела гимн из витрины, где стоят проститутки.

Много лет спустя Джек спросил маму, а что стало с фотографией, где он, Джек, снялся рядом с Петеровым Дятлом Вуди.

– Фотография не вышла, – только и сказала в ответ мама.

Покинув Дятла Вуди, Джек и мама пошли в «Красный дракон», там Робби де Вит скрутил Алисе пару самокруток, она убрала их в сумочку. Наверное, это Робби снимал их с Тату-Тео. Джек потом решил про себя: «Наверное, эта фотография тоже не вышла».

Они купили круассан с сыром и ветчиной для Саскии, но у нее был клиент, так что круассан достался Джеку, и он жевал его, пока они шли на угол Стоофстеег. Там мама нашла Элс и завела с ней беседу, Джек то слушал их, то думал о чем-то еще.

– На твоем месте я бы не стала, – сказала Элс, – но, если что, моя комната в твоем распоряжении, а я тем временем пригляжу за Джеком.

Из двери комнаты Элс не было видно ни витрины, ни двери Саскии на Блудстраат, так что им пришлось перейти на другую сторону канала, чтобы понять, ушел уже от нее клиент или нет. Клиент все еще был там. Когда они вернулись к Элс, к ней тоже пришел клиент, поэтому Джек и мама пошли обратно на Блудстраат и завели разговор с Яннеке, соседкой Саскии.