Неожиданно тетушка Фан остановилась и приказала:

– Быстро отвернитесь! – И сразу же сама первая повернулась к стене.

Никто не понял, в чем дело, но все послушно уткнулись в стену. Но любопытство, конечно же, оказалось сильнее, и Цзиньсю аккуратно повернула голову и увидела два алых фонаря, затем еще два, после их и вовсе стало шесть. Две колонны служанок шествовали, держа в руках изысканные фонари алого цвета. В центре великолепной процессии в специальном кресле сидела прекрасная женщина. Она выглядела утомленной, опиралась на спинку сиденья и дремала. Четки из яшмовых бусин на ее запястье покачивались в такт движению, бусины легонько стукались друг об друга, рождая прекрасную мелодию, словно кто-то решил сыграть на пипе[35].

Цзиньсю влюбленно смотрела на яшмовые бусины и забыла обо всем на свете, пока тетушка Фан не отвесила ей оплеуху. Только тогда девушка осознала, что процессия уже прошла.

– Ты что там высматриваешь? – строго спросила тетушка. – Жить надоело?

Цзиньсю подняла руку и дотронулась до горящей щеки, сама до конца не осознавая, горело ли лицо от удара или же от внутреннего жара, разливающегося по всему телу. Она продолжала смотреть вслед скрывшейся процессии.

– Так это и есть процессия ицзя[36]…

Фан презрительно выплюнула:

– Дурочка, ицзя может использовать только императрица, а это была благородная супруга Хуэй, со своим ичжаном.

Линлун приблизилась и с любопытством спросила:

– А другие наложницы как передвигаются?

– С помощью цайчжана! Но его может использовать только хозяйка своего дворца, остальные и думать о нем не смеют.

Для новеньких, только что оказавшихся во дворце служанок всё было в диковинку, и они задавали тысячи вопросов. Терпение тетушки Фан хоть и было на пределе – это было заметно по ее лицу, – но время от времени она отвечала, чтобы показать, что и сама многое повидала за годы службы.

Вэй Инло слушала каждый вопрос и каждый ответ, тщательно все запоминая. Каждая мелочь могла стать зацепкой, и как только их будет достаточно, она точно сможет… разыскать преступника, расправившегося с ее сестрицей.

– Тетушка, – у Цзисян, в отличие от подруги, вопросы были такими же, как у остальных, – а куда направлялась благородная супруга Хуэй?

Тетушка Фан рассмеялась:

– Куда бы ни шла госпожа, не твоего ума дело! Хватит таращиться, а то глаза выпадут! У вас такой жизни не будет. Идемте!

Тетушка Фан привела группу служанок в их покои. – Вы успешно прошли все испытания и теперь стали служанками, – веско произнесла она, окинув девушек строгим взглядом. – Отныне вы будете жить здесь, под моим присмотром.

Все принялись осматривать свое новое жилище. Комната была очень опрятной и чистой, стояли стол и стулья, а на стене висела картина с бодхисаттвой Гуаньинь[37]. Она взирала на девушек мягко и с бесконечной добротой, в руках держала кувшин для омовения рук, в котором были зеленые листья плакучей ивы. Комната служанок больше напоминала опочивальню какой-нибудь барышни из знатной, но не слишком зажиточной семьи.

На столе стояло два блюда, на одном лежали сладкие гороховые лепешки, на другом – печенье из фасолевой муки. Все-таки мастерство императорских кухонь не шло ни в какое сравнение с мелкими городскими лавками, каждое кушанье было настоящим произведением искусства, и даже сейчас на угощении красовались искусно вырезанные птички с крылышками.

У Цзисян тут же потекли слюнки. Она была из бедной семьи, родители отправили девушку во дворец, чтобы избавиться от лишнего рта, она часто голодала, поэтому эти два блюда с кушаньями манили ее куда больше, чем яшмовые бусины на запястье благородной супруги Хуэй. Девушка, не мигая, уставилась на угощения и спросила: