Выйдя из вестибюля, терзаемый сомнениями (я вспомнил таксиста, сколько он хотел срубить с меня баблосов, – а тут ехать-то всего две остановки, правда на метро, вот и возил бы он меня по Москве часа два, лоха деревенского, (так нас, неискушённых, доверчивых, честных ребят из провинции и обманывают таксисты столичные и прочие иже с ними заглоты, – бабло нарезают пластами – купить дорогие автомобили, элитные квартиры и дома, прописать в них шкур прекрасных, чтобы те о них ноги вытирали), я остановился осмотреться, пытаясь сообразить, куда идти или ехать дальше, чтобы вьявь, а не по телевизору, увидеть принцессу, а там её и так показывают один раз в год (даже какую-то королёву и пукачёву показывают чаще), и то скупо, недоброжелательно и в неблагоприятных ракурсах, словно жёны и сожительницы этих телефокусников ненавидят её смертной завистью и своих мужей и пеликанов пилят, чтобы они её совсем не показывали по первому каналу. И по второму, и по третьему тоже. А об остальных и речи нет. К тому же эфирный балабол по радио ничего не сообщил, в какую гостиницу Лужков заселит самую качественную, самую убойную по красоте, талантам и искусству надевать и носить платья за текущий период истории блондинку.

И снится мне, что зима. Гранитные плиты на выходе из метро и асфальт покрыты тонким слоем сероватого снега, словно его припорошило из фабричной трубы. Но я бы не сказал, что на улице холодно. И гидрометеоцентр, как угадал, – обещал накануне потепление, и вообще-то, оказался недалёк от истины, что случается с ним далеко не всегда.

Из метро тянет тёплым, сырым воздухом, пропитанным сложными противоречивыми запахами: половой тряпки, старой штукатурки, прелой зимней одежды, дамским парфюмом, надеждами юных девиц потерять девственность в объятиях брутального фрезера, разбитыми иллюзиями старых кошатниц и собачатниц, вышедших на променад со своими прожорливыми питомцами. И ещё каким-то навороченным ароматом понесло, когда мимо прошла красивая дама лет тридцати пяти, – я бы ей не задумываясь столько дал, – в норковой шубе и в короткой модельной стрижке, надетой ей на красивый череп для такого исключительного случая, но не отмеченного галочкой в виртуальном пространстве Экибастуза, словно только что вылезла из под ножниц модного дамского парикмахера. (Или как их сейчас называют прохиндеи из дамских журналов, – стилиста, чтобы бабы от 35 и глубже, довольные оставались, что они отвалили бабла стилисту за «вшивый домик» на своих головах, и теперь все двухметровые мужики, глядя на их причесон, будут их домогаться на каждом углу, на каждой странице сайтов знакомств, на каждой палубе прогулочных пароходов: «Амстердам-Глазго-Антананариву-Шанхай-Мариуполь-Лондон-Йокогама» – сертификат блатного качества, – где эти дамы толкут воду в ступе, уже который год.) Но не пятой Шанелью, это точно, запахло от этой миссис. Или французы придумали более экстремальный парфюм, чтобы сразу валил противоположный пол на милость победительниц в ажурных чулках номер девять без надежды на восстановление в Лиге стерильных, со дня строительства вавилонской башни, джентель-мэнов… мэнов-джентель… джентель-крентель полный дибелентель. Это, как Ваня Жуков, выигравший в казино Лас-Вегаса три миллиона долларов, и евро тоже удачно втёрлось в мурло, и на радостях напоивший всё казино шампанским, пятьсот баксов фугас, накануне упавший в провинции Гуань-Чжоу. Я понял, какой приблизительно аромат дама проволокла за собой, понял, но уже было поздно, у меня чуть не начался заворот кишок в желудке; тогда, чтобы не попасть под его пагубное влияние, я отвернулся в сторону и задался вопросом: где же Чистопрудный бульвар-то? Если есть станция с таким названием, то девяносто девять против одного, – на поверхности, где я уже стоял твёрдыми ногами, как гуманоид на краю лунного кратера, раскуривающего гаванскую сигару и наблюдающего в подзорную трубу за голубой (без подтекста) планетой, перед дилеммой: колонизировать её или подождать, пока сапиенсы сами себя не уничтожат, подкинув им пару разрушительных идей, – должен быть этот самый бульвар.