Так и живет Тоня в ожидании счастливой и богатой жизни. Ищет, пробует принцев на вкус.

Пока ездили в рейды, встречали женщин с похожей судьбой. Натуры романтические, творческие – но считающие, что в этом мире их не понимает никто. Потому ищут счастье в крепких напитках и в новых кавалерах.

– Кто такой комбриг?

– Это папа Леши.

– А чем он занимается?

– Он композитор.

– Ой, ну и шуточки у тебя…

Этот разговор произошел у нас с Димой – другом моего тогда еще молодого человека, а теперь уже мужа, Леши. Я только хотела узнать о его семье чуть больше.

Я всего три раза в жизни встречала людей с абсолютным музыкальным слухом. Первым была аккомпаниатор детского хора, где я пела в детстве. Вторым – девочка Галя с занятий по сольфеджио, которая могла с точностью на слух записать все ноты на бумагу, всего один раз прослушав мелодию. Третьим – папа моего мужа, Виталий Шоркин, удмуртский самодеятельный композитор. Он играл на многих инструментах и легко мог на слух воспроизвести любое музыкальное произведение. Именно о нем я сегодня и хочу рассказать.

Он родился в деревеньке Байситово. Рос без мамы: она была жива-здорова, просто второй раз вышла замуж, и у нее появилась новая семья, в которой Витя не прижился. Как-то пришли навестить его бабушка с дедушкой. Увидели, как тот сидит в уголочке один-одинешенек, и уговорили дочь отдать им сына.

Бабушка Мавра была Виталию неродная. У нее не было своих детей. Потому Витю она полюбила, как своего. Дед был строгий, уважаемый человек на деревне – тракторист в колхозе. Но и он души не чаял во внуке.

– Я рисую семейное древо в альбом Стасеньке (альбом первого года жизни), там ваша ветка дальше идет. Как ваших маму с папой звали?

– Меня воспитывали дедушка с бабушкой. Их я и считаю своими родителями. Их и пиши…

Он через всю жизнь пронес в себе синдром отверженности. Ему не хватило материнской любви.

– Отлично выглядите! – говорю я отцу мужа.

Мне девятнадцать. Я только попала в новую семью, к маме и папе Леши. Хотелось понравиться.

Тихонько шепчу мужу:

– У твоего папы такие белые ровные зубы. Я бы могла даже подумать, что ненастоящие.

– Прикинь, что Надя говорит… у тебя, мол, зубы-то ненастоящие.

Отец изменился в лице.

– Как ты только так могла подумать?! – с обидой в голосе спросил он.

Какая неловкая ситуация. Я краснею и готова провалиться сквозь пол. Видимо, после того, как покраснела, сразу побледнела. Поэтому он вдруг громко расхохотался и, отвернувшись на секунду, продемонстрировал съемную челюсть. Моя догадка оказалась верной.

– Какая ты куколка! Как хорошо, что ты у нас появилась. А то я уж было подумал, что он, – отец кивнул на сына, – того… фиолетовый. Вон, живет у нас один сверху, на втором этаже. А у Лехи ж как раз раньше длинные волосы были, девушек рядом с ним мы не видели. Я уж было засомневался.

Хохочет.

С детства он играл на гармошке на деревенских свадьбах. А еще гитары мастерил в подвале – черные такие, красивые.

После армии поступил на оркестровое отделение «Кулька» в Ижевск. Так и закрутилась его музыкальная жизнь.

Композитор – это, по сути, изобретатель. Только музыки. Способность к изобретательству у него была в крови. Он постоянно что-то придумывал. И неважно, что именно. Когда в 90-е годы грянул кризис (а вернее, несколько), он придумал уйти в торговлю. Продавал свои кассеты. Музыка, слова и голос – его, авторские. По тем временам новое удмуртское веяние в музыкальной культуре: первый музыкальный альбом, записанный в студии. По его словам, кассеты были нарасхват. Такой вот начинающий шоу-бизнес.

Потом он продавал самодельную тушенку. Варили дома, закатывали в банки, он относил на рынок. А еще торговал заграничными шоколадками: «Сникерсами» да «Марсами». На дворе стояли 90-е годы – выживали, как могли. Его сын Леша, мой будущий муж, занимался в радиокружке. Мастерил магнитофоны. Когда появились сотовые телефоны, стал ремонтировать и их. Отец смекнул, что на этом можно заработать. И они вместе стали продавать б/у магнитофоны и телефоны на рынке.