Через месяц фотоаппарат будто прикипел к его груди. Когда он заходил в магазин, то очередь расступалась. Перед ним или фотоаппаратом неизвестно…

Сейчас Ильич, наверное, не отходит от Татарского пролива. Надо бы вырваться к нему, пока он опять не напроказил. Ведь он, как и я, не признаёт никаких наставников, но если надо учиться делу, то не отстанет. И ко мне он привязался из-за учебы. Увидев, как я печатаю на машинке вслепую, он онемел, а потом воскликнул:

– Да ты прямо пулемётчик. Научишь?

– Ногами будешь? – спросил я в ответ.

– А что, можно и ногами научиться?

– Не важно чем, важно мышечную память разбудить!

– Замётано. Пробуждай!

– Сначала – разбор слов, потом – предложения, части речи…

– Разбирай!

Зря Кеша Чижов опасался. Ильич оказался обучаемым, что очень важно для любого живого существа. Не обучаемый – проблема для себя и общества. Так мы подружились с Мельниченко.

Чижов мой старый друг. Ему не требуется объяснять, что на работу меня надо зачислить сторожем, а не корреспондентом. Мельниченко долго не понимал – почему, человек пишущий и печатающий со скоростью человеческой речи, должен числиться в редакции сторожем? Чижову понадобились три бутылки водки для того, чтобы объяснить Ильичу категорию людей, значащихся как СОЭ – социально-опасный элемент. После чего Ильич тоже пожелал стать СОЭ.

В то время мы с ним жили в такой старой избе, что можно было подумать, что она несколько веков растёт из земли, а два окна, стоящие уже на разных расстояниях, дупла дерева, где живут мифические существа.

Так мы прожили год, а потом вылетели друг за другом на остров. Кто бы мог подумать, что из этой древней избы всего за год образуется прямая связь с ЦК КПСС, что в район полетят самолёты с наставниками из области и Москвы?

А когда начались суды, я позвонил знакомым. Первым на остров вылетел я, через месяц – Ильич. Я повёз его в городок и на берегу Татарского пролива прокричал сквозь грохочущий прибоем ветер:

– Всё кончено, Ильич! Тут не будет наставников.

Но мы не рассчитали. Наставники были. Надо было лететь дальше. На Хоккайдо? Говорят, что от того самого крутого бережка, откуда кидают камешки, до Японии всего полсотни километров.

– Забудь обо всём, Витька! Пиши свой роман, – прокричал Ильич и обнял меня.

Так мы и стояли с ним на берегу шумящего Татарского пролива.

Может быть, в то место и выбросило вчера японское судно?

Видение исчезло, вернулась тишина кафе, фикус, палтус. И, как дополнение к ним, потрёпанная общая тетрадь. В дальнем углу парень и девушка оживленно беседовали жестами и украдкой, не назойливо, посматривая в мою сторону.

Надо набросать пару материалов о бумажной фабрике. Чему удивляются все эти наставники и советчики? Они же не учились, как я, стенографии по системе Соколова и или слепому буквопечатанию всю жизнь. Я ведь не пишу, только набрасываю живые картинки. Могу – сразу на пишущей машинке, если нет – стенографией… В принципе каждый человек способен создавать живые картины. Возможности могут быть разными. Вот как общаются глухонемые, которые ходят в это кафе? Они передают пальцами целые фильмы и видят их!

Обреченность моя давно уже не пугает меня. Видеть или воссоздавать события я умел с детства. Помню, учительница не то в четвёртом, не то в пятом классе показывала репродукцию «Взятие Рязани», а персонажи картины в моём воображении неожиданно ожили, заговорили, затрещал пожар, изогнулась камнемётная машина. События оказались совсем не такими, какими пыталась втемяшить в наши головёнки Екатерина Сергеевна. Она, наверное, и сама не представляла о чём говорит. Отец мой преподавал историю и рисование. Закономерное, впрочем, сочетание. И всегда начинал урок с оживления какой-нибудь репродукции. «Утро стрелецкой казни» часто являет мне ужасные события и бесчеловечность Петра Великого…