Уставившись на воду, она не могла не задаться вопросом, почему Брелари, или кто там был, не дали ей обычный стакан. Почему собачья миска? Чтобы подчеркнуть ее положение? Чтобы еще больше ее унизить? Ну, если это было их целью, то им придется постараться получше. Хейзел, возможно, не была готова к такому повороту в своей жизни, но она была сильной. Она сможет выжить и остаться в здравом уме, даже если они планировали оставить ее в этом маленьком, грязном, темном месте навсегда.

В конце концов, это всего лишь время, а ей было, для чего жить и за что бороться.

Пять или около того дней спустя, Хейзел была готова взять свои слова назад. Она потеряла всякую возможность отслеживать время и постепенно, скука и отчаяния заполняли ее, заставляя ломаться внутри и снаружи. Она ничего не могла сделать, чтобы замедлить этот процесс.

Ночью в камере было так темно, что она абсолютно ничего не видела. Иногда казалось, что вместе со светом исчезал и воздух, заставляя Хейзел просто лежать на грязном полу, дрожа от холода и борясь за каждый вдох, умоляя свое сердце перестать биться так быстро. После двух или трех дней голодания она наконец начала есть отвратительную неизвестную смесь, которую ей приносили каждый день. В первый же раз ее немедленно вырвало, но теперь она ненавидела себя за допущенную слабость. Не было никого, чтобы убрать вонючую лужу блевотины, поэтому Хейзел просто пыталась игнорировать вонь, несмотря на то, что она становилась всё хуже с каждым днем.

Может, она додумывала то, чего не было в действительности, но знание этого не изменяло запаха. Первые три раза после еды она позволила себе дать волю слезам, но была вынуждена прекратить, осознав, что погрязая в жалости к себе, она убивала себя еще быстрее, чем помои, которыми ее кормили.

Ей абсолютно нечего было делать, поэтому она ходила по камере, думала обо всём на свете или пела. Это выглядело жалко, так как у нее не было голоса для пения, но каждый звук, который заполнял пустоту и нарушал тишину, был для нее ценным подарком. Когда Хейзел совсем отчаялась, она стала царапать ногтями каменные стены или пол, пытаясь создать подобие рисунка. Это не принесло никакого нормального результата, и единственное, что она получила в итоге, была кровь из-за ее сломанных ногтей. Поначалу она не обращала внимания, но затем начала чувствовать, что приближается к грани безумия, поэтому заставила себя остановиться.

Хоть и с трудом.

Хейзел часто думала о своей бабушке, вспоминая то, как она учила ее читать и писать, или как делала для нее игрушки. Тепло ее прикосновений, когда она обнимала ее, запах липы и старых книг, смешанный с чем-то еще, с чем-то бабушкиным. Хейзел чувствовала это каждый раз, когда Эбигейл склонялась над ее кроватью, чтобы поцеловать ее на ночь и уложить спать. Она любила ее – бабушка была ее материнской фигурой и даже больше. Она была ее лучшим другом, ее сестрой, ее наставником… она была всем, целым миром. Благодаря ей, Хейзел никогда не чувствовала одиночества и никогда не нуждалась в друзьях. У нее было несколько, но ни один из них и близко не подошел к тому, чем была для нее бабушка.

Она ужасно скучала по ней. Но больше всего Хейзел боялась, что теперь, без нее, бабушка будет совершенно убита горем. Ей было 62 года, и хотя ее здоровье всегда было завидным, исчезновение единственной внучки могло повлиять на него в худшую сторону.

Хейзел даже думать об этом не хотела.

Еще одна вещь, которая сводила ее с ума, было зеркало. Это пустое, страшное, большое зеркало, которое она ненавидела всем сердцем. Оно ее пугало. Не само зеркало, но смысл, который оно имело для нее … потому что чем больше дней проходило, тем более заманчивым оно начинало выглядеть. Идеальный способ покончить с ее отчаянием навсегда, не так ли? Как легко было бы разбить его, может быть, создать последнюю, нарисованную кровью картину, а затем использовать один из осколков, чтобы положить конец всему.