Она была тут как тут… и расспрашивала об операции, и успокоила, что ребёнок в порядке, – звонили из больницы… и благодарили и молились на его золотые руки!
Окружающие заметили, что с тобой происходит что-то, но не могли объяснить. Ты тоже объяснить ничего не мог… только вовсе не ездил отдыхать, забросил любимую рыбалку с посиделками у костра, отказывался от командировок, участия в совещаниях и симпозиумах… потому что она приходила к тебе только дома…
Вконец измученный и опустошённый, ты подумал мельком об освобождении… оно казалось возможным… жизнь сама подсказала его: лишь поменять своё место! Но следом пришла другая неожиданная мысль: раз она приходит по ночам, значит, умерла, многие рассказывают о таких случаях перевоплощения близких! Тогда почему не отправиться к ней вообще, самому, чтобы, наконец, никогда не расставаться, как мечтала, наверное, и она с самого начала их знакомства… А ты… что с тобой случилось?! Ты уже не хотел никого спросить: «А я бы так… Что?..». Мельком, стороной скользнула мысль, нехорошая мысль, но ты знал, что не сумеешь этого сделать…
Однажды ты обнаружил, что стоишь у военкомата… Зачем? Пушкина тянуло на Кавказ, Лермонтов искал чеченской пули, Толстой воевал и писал об этих людях… Может быть, в тех краях, где-то, где качался на волнах Потопа Ковчег и осел навсегда, где шла всё та же бесконечная война, живёт освобождение?.. Но тебе отказали и просили больше не беспокоить.
В ту ночь она впервые не пришла.
Он лежал с закрытми глазами, не засыпая долго-долго, пока наконец отчётливо не услышал её голос: «Ты нас второй раз предал. Кончилась жизнь…».
И в этот момент, перед тем, как провалиться в сон, он успел подумать: «Слава Богу, может, не наступит утро!..».
Больше она никогда не приходила.
Тот самый Паша
(роман в зарисовках)
Дождь идёт… глаза закрою —
Капли падают в Ильинке,
Ноготки перед грозою
Наклоняются к тропинке,
Сруб темнеет, плачут стёкла,
Не проехать – лужи стали,
Всё до ниточки промокло —
До чего ж дожди достали…
Но чуть дождь – и улетаю
В ту далёкую Ильинку.
Память нехотя листаю,
Вижу давнюю картинку.
Снова пьяные заборы,
Хочешь – слева, хочешь – справа,
На опушке лома горы,
До краёв полна канава.
И фонарь кривой не светит…
Отчего же всё родное?
Не могу себе ответить:
Счастье где и что такое?..
Паша
Паша напивался регулярно, то есть каждый день. Его жена Клавка выскакивала на крыльцо примерно через полчаса после прихода мужа с работы и орала ненормальным голосом на всю улицу: «Убивают! Ой, ой, ой… ойййййййй!» – и далее непереводимое и нескладное словосочетание, выражавшее крайнюю степень… её страдания. Но… поскольку это повторялось почти каждый день, никто не обращал внимания. Если только проходящий мимо Володька Харламов произносил, сплёвывая: «Вот сука…» – и мотал в крайнем раздражении головой, потому что понимал, что немедленно ни за что не получит Пашу в собутыльники – с Клавкой связываться было опасно.
После того, как Паша выкладывал из сумки довольствие, позаимствованное безвозмездно в столовке, где он работал поваром, в семье наступало временное перемирие, затишье и даже благодать. Супруги усаживались на запущенной до непереносимого свинства кухне за стол возле мирно шипящего АГВ, откупоривали бутылку и выпивали, закусывая дармовой свежей снедью. Тут у Клавки начинался сеанс словоизлияния. Шлюз открывался автоматически под напором скопившихся за день новостей. Поговорить ей было негде – она не работала. Не то чтобы не хотела – не имела места. Единственное, что она умела делать: мести полы, потому что доверить ей уборку было невозможно – любой, нанявший её для такого существенного дела, понимал после первой попытки, что лучше было не приглашать эту женщину, ибо непонятно как, но пыли на предметах после её ухода стало больше, некоторых бумаг не удалось найти, а из ящиков, с прилавка, карманов и т. д. пропали некоторые предметы, что ужасно больно било по самолюбию нанимателя. Клавка сидела дома за фанерным забором из почерневших щитов от упаковочных ящиков. Щепа свисала с этих листов серыми колышущимися даже в полное безветрие лоскутами, иногда, ударяясь друг о друга, производила нежное щёлканье, не имеющее аналога в природе… да и сама хозяйка была уникальна.