– Я тебе не дочка! – строптиво отозвалась Катя.

– Это верно, – задумчиво кивнул он. – Но они-то об этом не знают. Так что давай-ка, не перечь бате.

С этими словами он, ссутулив плечи, вышел в коридор.

За окном поезда промелькнула узкая река, отливая на солнце серебром. Катя лежала на верхней полке, подставив лицо врывавшемуся в щель сдвинутого вниз окна ветру. Горячий воздух гладил закрытые веки, теребил влажные от пота волосы. И временами ей удавалось представить себе, что это отец ласково треплет ее по затылку. Сердце замирало и подпрыгивало, когда она думала о том, что вот уже сегодня вечером увидит его.

Каким он окажется? Будет ли рад увидеть ее? А что, если у него новая семья, если мачеха сразу невзлюбит ее?

Она крепче зажмурилась, чтобы отогнать навязчивые мысли. Потом открыла глаза.

Поезд, замедлив ход, подкатывался к вокзалу какого-то города. Чихнул, зашипел, вагоны вздрогнули и остановились. Дядя Гриша сунул ноги в сандалии и пошел пройтись на перрон. Через некоторое время он вернулся, поставил на стол несколько бутылок пива и пластиковое ведерко. Катя спустила тощие ноги с полки, спрыгнула вниз, сунула нос в ведерко. Там громоздились друг на друге красные раки со страшными острыми клешнями.

Григорий открыл бутылку о край стола, поднес ее ко рту.

– Ты что, пить будешь? – хмуро покосилась на него Катя.

– А что? – удивился он. – Что еще делать в дороге? Или хочешь в картишки перекинуться?

– Нет, просто… – Она замялась.

Не хотелось признаваться в том, что ей было страшно: вдруг дядя Гриша захмелеет и забудет о ней или – еще страшнее – набросится вдруг на нее с кулаками, как Макс.

– Просто вдруг пограничники на таможне прицепятся, если ты будешь пьяный. Еще перепутаешь что-нибудь, скажешь не то, они и догадаются, что ты мне не родственник… Не пей, дядь Гриш, а?

– Тьфу ты, – Григорий досадливо сплюнул. – Послал же черт мегеру. Ну ладно, хрен с тобой, золотая рыбка, побуду трезвенником покуда.

Он с сожалением отодвинул пивную бутылку на край стола.

– Ничего, скоро ты от меня отделаешься, – улыбнулась Катя. – В Харькове я сойду – и пей сколько влезет.

– В Харькове… – с сомнением протянул дядя Гриша. – Ты мне вот что скажи: папка-то тебя будет на вокзале встречать?

– А что? – испугалась Катя. – Нет, наверно, не будет. Я… я ему точного времени не сказала, когда звонила.

– Ну, сейчас позвони.

– Не могу, мобильник в Москве остался, – покачала головой Катя.

Это было правдой. Ее телефон так и остался лежать в московской квартире.

– Угу, – кивнул Григорий. – И как же ты доберешься до его дома-то? А? А если его на месте не окажется? Если на работе он или в гостях где? А ты без связи… Что делать будешь?

– Я-я… – неуверенно протянула Катя. Почему-то такая мысль не приходила до сих пор ей в голову. – Ну, я в подъезде посижу.

– Ну да, ну да… в подъезде… Эх, наказание мне с тобой, Катюха, – вздохнул Григорий. – Придется, видно, до самого дома тебя доставить, с рук на руки передать, а там уж – следующим поездом… – Он поцокал недовольно, покачал головой.

Затем пододвинул к Кате ведерко с раками:

– На вот, поешь, что ли, чего так сидеть-то?

Увидев в руках у Кати красного усача, внезапно всполошилась дородная тетка с боковушки.

– Ты что, очумел, что ли, дурень, девчонке тухлятину эту пихать? – набросилась она на дядю Гришу. – Их же, может, неделю по вокзалу таскают на самом солнцепеке. Иди, девочка, иди сюда, уж я тебя угощу, – начала зазывать она Катю. – Вот тут у меня картошечка, яички, хлебушек. Хоть покушаешь по-человечески, а то от папки твоего, я гляжу, нормальной еды не дождешься.