Таково ворчание – оно не выносится на обсуждение. Ворчун не готов это обсуждать с человеком, не готов стирать острые углы, обсуждать непонимания во имя мира. Ворчливость – это уверенность в своей правоте при абсолютном убеждении в греховности другого. Ворчливость эгоистична, ворчливость бескомпромиссна, ворчливость мелочна.

Ведь гораздо легче обижаться на несущественные проблемы (например, разбросанные по квартире носки), чем замечать проблемы общественного масштаба.

Разве могут затронуть нас стихийные бедствия или всенародный голод? Это где-то далеко и показывается по телевизору. Гораздо сильнее бьют непонимание и бесконечная бытовая суета. И ворчун никогда не поймет: не столько грязные носки рано или поздно его ударят лицом о реальность, сколько мировые события, которых в порыве своих мелочных обид он просто не заметит.

Прав был английский поэт Джон Донн, когда утверждал, что человек не подобен Острову, а, напротив, «есть часть Материка, часть Суши; и если Волной снесет в море береговой Утес, меньше станет Европа, и также, если смоет край Мыса или разрушит Замок твой или Друга твоего; смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол: он звонит по Тебе».

И жаль, что эту сентенцию мы знаем лишь по эпиграфу к роману Хемингуэя «По ком звонит колокол», ведь чтение длинных проповедей вызвало бы в нас не меньшее негодование.

Ворчливые люди – великие болтуны. Едва ли их можно заткнуть примиряющими аргументами: «Успокойся, все хорошо, давай просто получим удовольствие от прогулки». Но и это их не остановит – и уж тем более не заткнет. Любой непроизвольный ветерок, любая трещина в асфальте, любое постороннее движение – все вызовет у него живейший интерес к разговору о том, как внешний мир неучтив по отношению к нему. Будь то Высшая Сила, Судьба, правительство, общество, друзья, ничего не останется без эмоционального разбора и промывания их косточек.

И ладно бы в их речи проскальзывали занимательные факты о мироустройстве нашей Вселенной, философии Лейбница и Шопенгауэра, богословии Фомы Аквинского и Кемпийского, ан нет: слушай брюзжание о суете дней, начиненное бытовыми подробностями из жизни посредственности.

И что интересно, ворчливые люди совершенно не замечают своего ворчания. Совершенно. Он сделает подарок, а затем будет упрекать тебя в том, что ты неверно им распорядился.

– Тебе он не понравился? – спросит ворчун.

– Нет, что ты, мне он пришелся по вкусу.

– А почему тогда ты им не пользуешься?

– Даже не знаю, – ответишь ты и задумаешься: «Что за глупые вопросы? И почему я должен на них отвечать?»

После чего последует его негодование:

– Какой ты капризный.

Именно «капризный» – одно из любимых слов ворчуна. Они вообще частенько находят в людях то, что в себе пристально скрывают или не желают видеть. Пригласит он, к примеру, тебя в гости, приготовит что-нибудь с особенным тщанием, подаст на стол, а ты вежливо откажешься: «Спасибо, но я не голоден». С того момента отсчитывай секунды, когда будет произнесено слово «капризный». «Я ему и так и эдак угодить, а он – отказывается».

Для ворчуна каприз – что-то вроде козырного короля в карточной игре под названием жизнь. Человек такого типа всегда найдет, к чему пристать или за что зацепиться. Но легче всего это делать с поступками людей, которые не отвечают этическим представлениям о должном (то есть о том, как надо и как не надо). Если поступок другого человека не вписывается в идеальную картину мира, то этот поступок тотчас же будет наречен неверным. И тогда носитель действия обречен на клеймо «капризный», или «странный», или «глупый». Ведь каприз, в сущности, это некое упорство в своих желаниях. Но для ворчливого человека любое другое мнение или недостойное поведение сродни упорству делать по-своему: «Не как все люди поступает». Хотя если бы «все люди» были подобны ему, то и его поступки квалифицировались бы весьма капризными. Ворчливость индивидуальна, как ни крути.