Пальцы у нее мерзли. Ноги мерзли. Но слезы высохли. Больше всего на свете Ганя сейчас не хотела ночевать на горе, хоть и не на каменистом пороге, прижимаясь спиной к скале, здесь склон зарос травой и мягко спускался к долине, но все равно – только не на горе, рядом с разинутым зевом пещеры, из которой вот-вот полезут зубастые твари. Нет!

Девочка поднялась на ноги, отряхнула одежду – в горной реке она перепачкалась белым, словно окунулась в молоко. Встряхнула головой, и из волос тоже вылетела белая пыль. Еще раз вгляделась вниз. Залитая лучами солнца, громадная яблоня посреди долины выглядела самым привлекательным местом для сегодняшнего ночлега. Она пойдет вперед, спустится, заночует под яблоней, на ровном, на сухом месте. Согреется, поест, поспит. Главное, отойдет подальше от горы, от пещеры. А наутро решит, что будет делать дальше.

Спуск оказался проще, чем она думала. Девочка перескакивала с камня на камень, скакала вдоль старого русла ручья. Кусты переплетались высоко над ложем ручья, так что она пробегала под ними, не нагибаясь и не задевая колючих веток. Колокольчик на шее девочки позвякивал, тренькал радостно, словно напевал веселую песенку. Скоро и Ганя затянула такую же веселую бессмыслицу: «Динь-динь-дон, динь-динь-дон, колокольчик звон-звон-звон, Ганя посуху идет, Ганя песенку поет, как из речки выплыла, из-под горы выбралась, Ганя понизу пойдет, кучу яблок наберет».

Девочка подняла голову. Ей послышалось или из кустов впереди раздался шум? Нет, не из кустов. На пригорке, сбоку от ручья, что-то прошелестело. Еще раз, подальше, на камнях. Ганя замолчала и пошла дальше осторожно, вглядываясь в ту сторону, откуда раздавался шелест. Несколько шагов было тихо. Кустарник поредел, вдоль склона поднялась густая трава вперемежку с прутьями деревьев. Ганя спустилась уже довольно далеко. Можно выбираться из каменистого желоба, пойти сбоку, по ровной траве.

Вдруг опять – шелест! Шевельнулись стебли травы, мелькнула узкая черная молния. Змея! Ганя обхватила себя за плечи. Змея, здесь, в лесу, рядом с босой девочкой! Зачем она ползет вдоль ручья? Такая маленькая змейка, едва пара ладоней в длину. Снова зашуршала в траве.

От страха Ганя запела тихонько: «Динь-динь-дон, динь-динь-дон, змейка, змейка, выйди вон, Ганя понизу пойдет, змейка к ней не подползет, уползет в свою нору, станет там метать икру, утром выйдут змейки, сядут на скамейке…». Ганя не была уверена, что змейки размножаются икрой, но что поделаешь, если так спелось. Вообще-то, и про нору она выдумала. Где живут змеи, в норах или в гнездах? Но Ганя развеселилась от пения, ей показалось даже, что змейке песенка тоже понравилось. Девочка запела громче. Крошечная голова с глазами-бусинками выныривала из-под травы, смотрела на нее и ныряла обратно.

Ганя выбралась из ложа ручья. Землю здесь устилал сухой ржавый ковер сосновых иголок. Разлапистые ветки простирались во все стороны. Хор цикад голосил уже оглушительно и неумолчно. Они тарахтели отовсюду, воздух дребезжал от их беспрерывного звона. Ганя почти оглохла, ступая по теплой рыжей земле.

Искоса она следила, где сдвинутся иголки, где мелькнет черный зигзаг, и продолжала петь, надеясь, что змейка по-прежнему слушает ее и улыбается ей. А та уже не таилась: ползла в паре шагов впереди Гани, или это девочка перестала сама отыскивать дорогу, но следовала за ней. Змейка оборачивалась, поднимала голову над иголками, словно проверяя, не потерялась ли девочка. Ганя бежала за змейкой, перекрикивая ход цикад: «Динь-динь-дон, динь-динь-дон, мы с тобой в траве ползем, ты ползешь, я лезу, по густому лесу…».