Попытаться обойти бухту вдоль воды, по утесам? Но утесы обрывались в шипящие пеной волны, там наверняка глубоко, даже у края, и волны страшно бьют по камням. При взгляде на волны Ганя задрожала, наконец почувствовав холод. Самым разумным, вероятно, было бы заночевать здесь же, на песке, куда не доберется прилив, а наутро, дождавшись отлива, двинуться в обход мыса по низкой воде. Можно устроиться между камней, заползти в щель между крупными валунами, как в домик, надеясь, что прилив туда не достанет. А если и достанет, то медленно, постепенно, разве что ноги намочит, пока проснешься и будешь выбираться наружу. Переночевать тут, а потом, с утра, обойти утесы по мелкой воде.

Но Ганя не могла усидеть на месте. Что-то толкало ее изнутри и гнало дальше. Вперед, вперед. Наверх, дальше наверх. Спасибо подводной пещере, спасибо чудовищам, приютившим ее. Она выскочила из пещеры, теперь ей нужно подниматься дальше, в гору по серым камням.

И она поскакала наверх, перепрыгивая с камня на камень, нащупывая босыми ступнями, где прочно, где гладко, высматривая, угадывая, куда опереться, куда поставить ногу в следующем прыжке. Вскоре ей пришлось помогать себе руками. Склон круто поднимался вверх. Бег замедлился, перешел в подскоки с подтягиванием. Она выискивала опору для пальцев, тянулась, хваталась за щербинку в скале, подтягивала тело, переносила ногу к следующему выступу, на следующую ступеньку, подтягивалась еще, выискивала зацепку для другой руки, и снова, и снова.

И снова.

Не останавливаясь, обдирая кожу, на ходу согреваясь и покрываясь потом, не глядя вниз, только на каменную поверхность перед собой и впереди себя, выше себя, она ползла и ползла, и ползла, и ползла по отвесной скале.

Внезапно сгустились и уплотнились сумерки. Она уже только на ощупь определяла щербинку в камне, за которую могут ухватиться пальцы. Ветер с моря, только что нежный, ласковый, сдувающий с нее жаркий пот, обернулся дикими шлепками и пощечинами. Скоро он усилится, и она замерзнет. Пальцы дрожали от напряжения и усталости, но она гнала из головы дурные мысли, карабкаясь дальше. Подтянувшись еще раз, она перебросила тело на узкий отвес вдоль скалы. Улеглась на камень, восстанавливая дыхание и собирая мысли.

Однако успокоиться не удавалось. Сердце колотилось о ребра, руки и ноги дрожали. Ветер усиливался. Из одежды на Гане по-прежнему были одни штаны и рубашка. Они насквозь пропитались потом и, кажется, немножко кровью от ссадин. Ступенька была едва в ширину ее тела, только чтобы улечься, не свешиваясь в пропасть. Гане стало плохо при мысли, что ей придется заночевать здесь, лежа на каменном отвесе или упираясь спиной о скалу, ухватившись пальцами за камни по сторонам и свесив ноги в пропасть.

Опираясь на ладони, она встала. Колени дрожали. О том, чтобы ползти дальше вверх, нечего было и думать. Ганя пошла вдоль ступеньки, держась за скалу, нащупывая каждый следующий шаг на ширину ступни. Отвес был усеян острыми камнями. Она осторожно ставила между ними ногу или тихонько отодвигала камень в сторону, стараясь не уронить его в пропасть. Пару раз ее нога погружалась во что-то мягкое и сухое. Возможно, растение, возможно, она шла по козьей тропе. Тут ходили горные козы. Это дарило надежду – они же не испарились посреди скалы, она сможет пройти там, где прошли они, она выберется отсюда вместе с ними.

Неизвестно только, когда. Козы могут скакать часами, если не днями. А она устала. Так устала, что чувствовала, что засыпает прямо на тропе. Руки продолжали держаться за скалу, но глаза моргали, и за это мгновение она успевала увидеть козу с золотыми рогами, сотней глаз, выглядывающих из прядей седой шерсти, и выменем, волочащимся между ног и истекающим ручьем молока. Коза открывала рот – и тут Ганя просыпалась и теряла ее. В следующем мгновенном сне она шла по полю, по пояс в сухой траве, всходящей каплями крови – крупными алыми маками. Гудели шмели, шелестели и дробно стучали созревшие маковые коробочки. Ганя тянулась к ближней коробочке и хватала пальцами мокрый камень.