Ярослав ушел. Леся подошла к перилам, где только что стоял он, сгорбилась и затряслась от слез. И пусть первое любовное разочарование причиняло муку, она все равно чувствовала какую-то непередаваемую красоту этого момента, словно вот прямо именно здесь и сейчас она живет, вот это и есть жизнь, вот эти моменты и вспоминаешь, когда кожа становится сморщенной, как мокрый желтый лист. И хорошо, что это было. Пусть больно, пусть слезно, но было незабываемо.

– Мадемуазель, – вдруг послышалось под балконом. Голос был хриплый и грубый.

Леся с опаской посмотрела вниз. Под фонарем стоял бомж.

– Мадемуазель, – важно повторил он, – зачем вам он, присмотритесь ко мне!

Леся рассмеялась, отвернулась от бомжа и опустилась на пол около перил. Смех перешел в слезы.

Леся не стала искать Алю. Написала ей сообщение, в двух словах рассказала о разговоре с Ярославом, извинилась, что оставляет ее на вечеринке одну, вызвала такси и уехала. В машине она смотрела в окно, тайком утирая слезы, и думала о том, что таксист даже не подозревает, какую драму она сейчас переживает.

Во двор Леся попросила таксиста не заезжать. Он высадил ее у шлагбаума.

Стало уже холодать. Леся, полная жалости к себе и все же чувствуя красоту момента, подняла голову к полной луне, подумала: «Вот оно так вышло, удивлена?» – опустила плечи и уголки губ и неспешно пошла к своему подъезду.

Вдруг она услышала, как тявкает собака, и обернулась. Это Петруша, сосед, выгуливал своего лабрадора.

– Привет, – сказала Леся.

Знали Петруша с Лесей друг друга с детства, вместе ходили в детский сад. Последние пару месяцев Петруша постоянно звал ее куда-нибудь: то в ресторан, то в кофейню, то в кино. Леся сначала недоумевала, откуда вдруг такое стремление к близкому общению, а потом отец сказал ей: «Котенок, вот ты слепая! Он тебя на свиданки зовет». Леся искренне удивилась. Она так привыкла воспринимать Петю именно как Петрушу, мальчика в белых носочках, который плакал, когда она его толкнула и забрала наклейки. А потом, когда первый шок прошел, Лесе стало приятно, что она кому-то понравилась, и приняла приглашение. На свидании они сходили в кофейню, потом погуляли по набережной. Было весело и уютно, но в груди Леся не чувствовала ничего такого, что могло бы позволить ей называть Петрушу Петей, представить поцелуй с ним или забыть о том, как он тер глазки после того, как заканчивался тихий час в садике.

– Как ты? – спросил Петруша. – Вроде грустная какая-то.

– Нет, нет, все хорошо.

– А, ну хорошо… А завтра ты что делаешь?

– Да так.

– Я просто хотел…

– Петруш, – перебила Леся, – я бы с удовольствием, но я приболела, горло – вот как-то… будто там вирусы. Нос, видишь, красный, это я сопливлю. Ты извини, пожалуйста, как-нибудь потом с удовольствием, хорошо?

– Без проблем, – он так тепло и искренне улыбнулся, что у Леси сжалось сердце. Ей вспомнились все фильмы и сериалы, в которых дуры-героини убивались по тем, кто их не ценил, а в конце, все осознав, понимали, что вот тот самый просто друг или хороший парень, к которому они ничего не чувствовали, любовь всей их жизни. Леся прислушалась к себе, может, что-то шевельнется внутри, может, вот сейчас, сравнив чувства Ярослава к ней, и чувства Петруши, она все осознает, поймет, что надо дать Петруше шанс…

Заорала сигнализация машины рядом. Леся вздрогнула.

Глухо. «Вселенная спит, положив на лапу с клещами звезд огромное ухо», – всплыла у Леси в мозгу одна из строк-липучек. Она часто цитировала какие-то стихи, но не потому, что намеренно их заучивала, чтобы выпендриваться, просто есть такие строки, которые только раз прочитаешь – сразу запомнишь. Липучки, как их называла Леся с любовью. «За счет этих липучек и вывозим бремя интеллектуалок», – шутила она с Алей.