Мы – животные, ищущие смысл и создающие его. Наши собратья проживают свои биологические жизненные циклы так же, как и мы, но, видимо, не обладают способностью размышлять о себе, создавать абстракции или выстраивать сложные социальные структуры как носители своих ценностей. Они могут бороться за жизнь, но не испытывают тревоги по поводу своей смертности. Они, как и мы, несут в себе тайну бытия как свое инстинктивное наследие, но наш вид – это особый вид, который так часто отчуждается от своей собственной естественной, инстинктивной почвы. Наша склонность к идиосинкразической саморефлексии, наше открытие метафоры, символа, аналогии и абстракции, а также та безымянная тоска, которая так характерна для нашей природы, выражают наше стремление к смыслу. Это глубокое, непреодолимое стремление к смыслу и наша боль при его утрате дают некоторое представление о параметрах нашей души и ее настойчивой программе. Как писал номинант Нобелевской премии Андре Мальро в книге "Ореховые деревья Альтенбурга":

Величайшая тайна заключается не в том, что нас случайно бросили между земным изобилием и звездной галактикой, а в том, что в этой тюрьме мы можем создавать образы самих себя, достаточно сильные, чтобы отрицать свое ничтожество.

Жизнь, которая ограничивает смысл, ранит душу. Как часто я встречался с парами, которые исповедуют добрые намерения по отношению друг к другу, но чьи архаичные планы продолжают навязывать себя друг другу. Когда я спрашиваю их: "Насколько вам хочется жить с депрессивным, злым, нежелающим жить партнером?" – каждый быстро отвечает, что желает обратного. Однако их собственные действия, проистекающие из скрытых источников, создают именно такого раздробленного, неохотно идущего на контакт партнера, которого они так боятся. Отношения, которые, как предполагается, должны сделать обоих партнеров больше, так часто уменьшают обоих. Душа каждого из них сжимается и выражает себя через знакомые патологии ежедневных разногласий.

Независимо от того, есть ли у нас отношения или нет, каждый из нас испытывает глубокую потребность ощущать резонансную поддержку души, чувствовать, что мы являемся участниками божественно созданной истории. Как писал Юнг в своих мемуарах, "бессмысленность препятствует полноте жизни и поэтому эквивалентна болезни. Смысл делает переносимыми многие вещи – возможно, все". Как юнгианскому аналитику, мне выпала честь наблюдать эволюцию смысла из великих страданий и бесславных поражений у бесчисленного количества клиентов, а также отслеживать расширяющиеся встречи с динамическим бессознательным. Как следует из этимологии слова "психотерапия" ("наблюдать за душой"), эта работа по расширению духовного мира – наша общая работа, будь то в формальной терапевтической обстановке или в повседневной жизни.

Юнг однажды заметил, что человек может пройти с другим не больше, чем прошел сам. Читателю это замечание может показаться банальным, но большинство людей не знают, что очень немногие психотерапевты сами проходили через анализ. (То, что я сам прошел первый час терапии – в возрасте тридцати пяти лет, смирившись с классической депрессией среднего возраста, – в то время казалось мне поражением, а уж никак не началом второй половины жизни). Только те школы мысли и практики, которые являются психодинамическими, то есть стремятся к углубленному разговору между сознательной и бессознательной жизнью, требуют личной терапии практикующего. Сегодня большинство терапевтов – бихевиористы, стремящиеся изменить непродуктивные модели поведения и заменить их более эффективными стратегиями. Вторая по численности группа практикует ту или иную форму когнитивной терапии, которая выявляет различные приобретенные нами "плохие идеи", рефлекторно делающие для нас выбор в пользу саморазрушения, и стремится заменить их более эффективными идеями. Оба эти подхода к человеческому состоянию чрезвычайно логичны и в целом полезны, и я сам неоднократно использовал их.