Ключи от машины, маленькая дамская сумочка, теплое светло-голубое, оттеняющее глаза пальто.

К черту все! После атаки хакеров на крупные компании города, умудрившихся стянуть со счетов приличные для группы людей, но незначительную даже для одной многомиллиардной корпорации сумму, информация просочилась в новости, акционеры словно взбесились, совет директоров настаивал на улучшении защиты данных, бросив ее на передовую. “Если что-то случится – отвечать будешь ты”. Кто еще?! Приходилось разгребать это дерьмо самой…

Энди закрыла кабинет на единственный ключ, но вдруг – впервые в жизни – подумала, что вряд ли вернется сюда. Она не знала, откуда вдруг возникла эта мысль, но не испугалась, а почувствовала облегчение.

Давно пора покончить с этим.

Ключ остался в замке. Брелок в виде изогнутой ящерицы, подаренный давно маленькой дочкой одной из коллег, болтался и терся о дверь, пока девушка, ускоряя шаг, направлялась к лифту.

К черту все. Она слишком устала, чтобы продолжать эту бесконечную гонку.

Дом встретил темными окнами. Иногда Энди облегченно вздыхала, радуясь тому, что живет одна, – не придется ни перед кем оправдываться или разговаривать. Но в такие дни, как сегодня, жизненно необходимым становилось хоть чье-то присутствие. Нужен тот, кто поможет передумать.

Но никого не было.

Как всегда в такие дни – а они случались все чаще, – Энди вспомнила отца. Они не виделись с тех самых пор, когда мать, погрузив в машину четыре набитых доверху чемодана и обоих детей в машину, выехала со двора небольшого, в два этажа, дома и навсегда оставила позади то место, где они вчетвером были немного счастливы. Хотелось его найти, позвонить, бросить все и приехать за несколько часов и почти тысячу километров в тот самый поселок, пусть он тысячу раз заброшен и дома совсем развалились. Хотелось забыть острые, словно колючая проволока, обвивающая горло, слова матери, ненароком брошенные в тот самый день, когда Энди впервые решила найти его: “Он умер. Извини, я не говорила тебе…”.

Наверное, именно тогда впервые пришла мысль о самоубийстве.

Наверное, именно тогда Энди почувствовала себя таким же заброшенным домом, в котором никогда больше не будет счастливого смеха, теплого персикового пирога с карамельной корочкой сверху, визга соседских ребятишек, которые собирались вокруг испеченного по поводу дня рождения торта, усталых тяжелых шагов хозяина, вернувшегося с работы. Не будет ничего.

Наверное, именно с тех пор все достижения стали казаться сплошным надувательством, мыльным пузырем, который лопнет, стоит только отлететь чуть повыше или едва коснуться качающейся ветки осеннего дерева. Однажды исчезнет все, как раскрошится до основания некогда крепкое здание, сравнявшись с землей. Однажды все забудут, что жила на Земле некая Энди Джонс, и первыми забудут коллеги – стоит только выйти из здания офиса.

Решение – импульсивное, но успокаивающее – пришло внезапно. Захотелось одним глазком посмотреть на то место, где она с друзьями бегала наперегонки и верещала так громко, что соседи высовывались из окон и неодобрительно качали головой. Где раз в неделю привозили мороженое – настоящее, сливочно-нежное, с упругими ягодам, которые застревали в зубах. Где запекался персиковый пирог, где улыбался усталый, но довольный отец. Где она ждала его – каждый день ждала, даже если он приходил глубоко за полночь, – и если удавалось не уснуть, забиралась на колени, скручивалась калачиком, а он гладил ее по волосам, и они вместе засыпали до утра.

Впервые за долгое время Энди улыбалась, выруливая со двора дома, бросила взгляд в зеркало заднего вида, прощаясь навсегда, но чувствовала себя почти счастливой. Не потому что мягкие вельветовые брюки приятно обтягивали ноги, не потому что наконец-то можно снять туфли на каблуках переобуться в спортивные кроссовки, не потому что любимая теплая кофта согревала плечи. Тешила мысль, что, возможно, скоро все закончится.